– Дорогие друзья! Сегодня у нас день рождения Лизоньки. Ей исполнилось тринадцать лет. Она уже взрослая! Мы поздравляем тебя, доченька! Сегодня один из лучших дней моей жизни. – Она бросила внимательный взгляд на собравшихся. – Дорогие взрослые! У нас, как видите, несколько тесновато, потому мы и модничаем: решили устроить фуршет. Берите тарелочки, берите все, что нравится, угощайтесь… Милости просим!

Нестройно зазвенели бокалы, загремели тарелки. Блюда с маленькими румяными пирожками, на листьях салата разложены бутерброды. Шампанское, вино. Ничего крепкого. В этом доме не пьют водку, а на коньяк нет денег. Однако дом, похоже, с претензиями. «И что это меня сюда принесло? Благодетель хренов. Хотел же только поздравить и быстро уйти. Дел действительно полно. Но их, с другой стороны, всегда полно. А здесь как-то не по себе, неловко и – и… хорошо».

Мила скользила между гостей и, казалось, была одновременно всюду: угощала взрослых, не забывала и детский стол, принимала поздравления, благодарила за подарки.

А от Степанкова не отходила Зоя Павловна:

– Володя, попробуйте эти пирожки. Это пекла я. С капустой, с луком и яйцом. А вот с мясом. Лизонька родилась в июне, и мы всегда печем к этому дню пирожки с зеленым луком и яйцом. Это как начало летнего сезона. Вы позволите, я познакомлю вас с Лизонькиным учителем. – Она подвела Володю к кругленькому лысому мужчине в вытертом до блеска костюме. – Дмитрий Сергеевич учит нашу девочку со второго класса.

– Очень, очень приятно! – Кругленький дяденька поклонился и внимательно посмотрел на Степанкова голубыми кроткими глазками. – Да, да, Зое Павловне и Милочке есть чем гордиться. – Он взглянул на Лизу. – Девочка очень-очень талантлива и крайне, крайне трудолюбива. Талантов много. Каждый ребенок талантлив. По-своему, конечно. Особенно девочки, знаете ли… К нам приходят невероятно, невероятно талантливые дети. Но… они не умеют работать! Нет, нет, не потому, что ленивы. Просто не могут… физическая, знаете ли, организация иная. Время, время такое. Вот, например, ничего не могут учить наизусть. Просто не могут, и все тут. А у нас, знаете ли, память нужна. Механическая память, понимаете?

Голубоглазый Дмитрий Сергеевич задумался, устремив взор куда-то в пространство и, казалось, совсем забыв о собеседнике.

– А что, дети в разные времена разные? – спросил Степанков для поддержания разговора. – Вы действительно считаете, что у Лизы талант, большие способности? – понизил он голос.

Дмитрий Сергеевич очнулся, недоуменно посмотрел на него, словно припоминая, откуда он взялся.

– Да не шепчите, не шепчите, вы. У нашей именинницы, знаете ли, отменный острый слух. Да-с, беру на себя смелость утверждать, что девочка незаурядных способностей. Говорю со всей ответственностью. А вы долго собираетесь спонсировать этот проект? Ведь вы – спонсор? Я правильно угадал? Ха-ха… У вас есть и другие музыкальные проекты?

Степанков чувствовал, что краснеет, чего с ним давно не бывало.

– Я не волшебник, Дмитрий Сергеевич, я только учусь. – Степанков устремился к тарелочке с пирожками…

Виновница торжества заливисто хохотала в кругу детей. Зоя Павловна стояла с бокалом в руке, как на светском рауте, оживленно беседуя с такими же пожилыми дамами. Мила руководила праздником. Свекровь с одобрением поглядывала на нее. Наконец распорядительница подошла и к Владимиру. Теперь он мог рассмотреть ее поближе. Патрицианский профиль, красивая посадка головы, хрупкие пальцы без колец, стройные ноги, остроносые туфли на плоской подошве. Володя понял, что она с ним одного роста. Ей не нужно поднимать голову, чтобы встретиться с ним глазами. И они, ее глаза, были яркими, темно-зелеными, казалось, без дна. Словом, опасно…

– Владимир Иванович, вы попробовали пирожки? Нравится? В ресторане «Пушкин» лучше?

«Когда писатели пишут о глазах, что они глубоки, как омут, – думал Степанков, – то, наверное, как раз и имеют в виду такие вот глаза. Ведь искрятся же…»

И тут он только заметил, что Мила смеется.

– Что же вы молчите? И зачем-то с портфелем по комнате ходите? Или так у вас, крупных бизнесменов и меценатов, положено?

Только тут Степанков заметил, что все еще держит портфель в руках. Конфуз. Как же он ел пирожки-то? Загадка. Ох, Степанков, Степанков… Осторожно, что-то происходит: зеленые глаза, странное поведение портфеля… Пирожки с яйцом и зеленым луком под шампанское. Неспроста все это, неспроста…

– Я унесу его в спальню, – серьезно сказала Мила, хотя в глазах ее прыгали чертики, – там его никто не похитит.

Она взяла портфель. В нем предательски булькнуло. Их взгляды встретились. У нее в глазах снова заплясали озорные чертики.

– Вы угощайтесь, угощайтесь… Свекровь пекла сама, своими руками.

Гости шумели, оживленно разговаривали. Эта публика, очевидно, привыкла к фуршетам.

Дети за маленьким столиком расправились со сладким и фруктами и начали баловаться. На середину комнаты вышел Дмитрий Сергеевич, отправил детей мыть руки, а потом построил их в два ряда, как хор. Гости расселись, и Степанков, разумеется, оказался рядом с Зоей Павловной. За инструмент села Мила. Дмитрий Сергеевич взмахнул пухлыми ручками, и дети запели: «У дороги чибис…»

Забытая песенка из советского детства. Солировала именинница. У нее действительно оказался несильный, но чистый нежный голос. Толстые стекла очков увеличивали глаза, и девочка с тонкими ножками и ручками была похожа на стрекозу. Она не ощущала своей некрасивости, пела самозабвенно, стараясь изо всех своих маленьких сил. Володя вдруг подумал, как, наверное, счастливы родители такой девочки. Бог отнял у нее возможность быть обычной, а взамен одарил способностью вот так петь и играть, выражать свои чувства так, как другие выразить не могут. Но он тут же вспомнил, что Лизиному отцу нет никакого дела до собственного ребенка.

Потом были спеты и другие песни, одна лучше другой. Чувствовалось, что хор слаженный, сработавшийся. Дмитрий Сергеевич лишь слегка помахивал ручками да с гордостью посматривал на слушателей.

Время летело, и настала пора собираться по домам. Володя подошел к Миле, сказал о том, как хорошо поет девочка. И пожалел об этом.

Мила напряглась, сузила темно-зеленые глаза и выпалила фразу, наверняка заготовленную заранее:

– Да, Владимир Иванович, ей это еще пригодится. Мы имеем шанс стать профессиональными попрошайками. Бабушка уже начала, а мы продолжим. По вагонам станем ходить. Шарманку купим. Вы нам на шарманку дадите? – Она в упор, даже как-то зло, смотрела на Степанкова.

Он опешил от неожиданности, потом опомнился и подчеркнуто сухо попросил:

– Вы бы лучше мне портфельчик принесли. А то скажете, что я к вам пришел навеки поселиться, или еще какую-нибудь гадость.

Мила бросилась в спальню, взметнулись светлые волосы, мелькнула темная макушка. Вернулась с портфелем:

– Простите, что-то нашло на меня. Глупо получилось…

Уже в дверях, когда он попрощался с Зоей Павловной, еще раз добавила:

– Простите, нервы… Вы здесь ни при чем. Вы хороший, наверное. Это я – психопатка. А это все-таки возьмите… Так мне будет спокойнее, проще…

Степанков взял расписку, пробежал глазами, бросил ее в портфель, там опять звякнула бутылка. Степанков достал визитницу, вынул карточку и протянул Миле:

– Ничего, все было хорошо. Если понадобится еще какую-нибудь гадость сказать, звоните. Я это коллекционирую. Буду рад.

– Тогда хоть сейчас. Вот: раньше на прощание руку целовали, а теперь подают холодную бумажку. Неплохо?

– Да так, – поморщился Степанков, – серединка на половинку. Что-то средненькое… Между «плохо» и «очень плохо»…

Мила улыбнулась и вышла за ним на лестничную клетку.

– Давно хочу сходить в консерваторию, на концерт Рахманинова. Не составите компанию? – неожиданно для самого себя предложил Степанков.

– У нас говорят «в концерт». А вы ходите на Рахманинова? А я думала, что вы слушаете только «Любэ». Кстати, что вы слушаете в машине, Богдана Титомира? Или Жанну Агузарову?