— Мадам попросила, чтобы вас проводили к ней сразу же по приезде, — сообщил он. — Сюда, пожалуйста.

Он подал знак юноше в такой же темно-синей ливрее, но с меньшим количеством серебра, что, судя по всему, указывало на более низкое служебное положение. Юноша подхватил мои сумки, и я прошла следом за ним в просторную комнату с темно-синими стенами и фигурными белыми портьерами. Нечто вроде приемной. Слуга постучал в какую-то дверь и отработанным изящным жестом распахнул ее, одновременно объявив о прибытии мадемуазель Коллисон.

Ко мне подошла улыбающаяся мадам Дюпон.

— Добро пожаловать, мадемуазель Коллисон! — воскликнула она. — Ваш приезд — большая честь для нас. Нам не терпится поскорее взглянуть на миниатюры, которые вы для нас напишете. Я хочу, чтобы ваше пребывание здесь было приятным… и, надеюсь, вы согласитесь выполнить заказ моей невестки. Ей хочется обрести портрет дочери, и, кроме того, чтобы она на нем выглядела хорошенькой. — Мадам Дюпон приложила палец к губам, как будто пытаясь скрыть улыбку. — Я не думаю, что это будет легко, не то что с моими девочками. Но уверена, что вам удастся ее порадовать. Возможно, вы вначале захотите пройти в свою комнату, а затем… быть может… познакомитесь с девочками? Насколько я знаю, вам необходимо вначале поговорить с ними… заставить раскрыться… Во всяком случае, так сказал барон.

— Спасибо, мадам Дюпон, — ответила я, — вы очень добры.

— Полагаю, ваше путешествие было чрезвычайно утомительным.

— Оно было долгим, а, кроме того, пересекать Ла-Манш всегда нелегко.

— Разумеется. Не хотите ли подкрепиться прямо сейчас или подождете до обеда?

Я сказала, что буду ждать обеда. Мадам Дюпон вызвала служанку, которая повела меня на второй этаж, в очаровательную комнату с огромными окнами от пола до потолка, темными стенами и белыми шторами. Видимо, это было отличительной чертой дома Дюпонов, что казалось мне весьма привлекательным.

У моей кровати было прелестное изголовье, украшенное гобеленом, на котором я узнала мотивы Фонтенбло — белые завитки цветов на темно-синем фоне. Белое свежее покрывало являло собой изящный образчик broderie anglais [19]. Туалетный столик был задрапирован темно-синим бархатом, и на нем стояло трюмо в белой раме.

Мое настроение значительно улучшилось.

Приезд в Париж был, несомненно, лучшим вариантом из всех возможных. Теперь я в этом не сомневалась. А после всех испытаний, которые выпали на мою долю, после всех страданий и тревог я наслаждалась уважением и предупредительностью, окружившими меня в этом доме. Мое настроение становилось все лучше и лучше. Я была признанным художником. Мои работы ценились очень высоко. Нужно оставить в прошлом весь пережитый ужас и начать жить с чистого листа. Какое счастье, что я получила такую возможность…

Я переоделась в платье из зеленой парчи. Зная, что мне предстоит вращаться в изысканном обществе, я привезла с собой немного платьев, но таких, что отвечали самым высоким требованиям. За свое кратковременное пребывание во Франции я усвоила понятие, которое французы называют « chic», кроме того, вероятно, меня изначально что-то роднило с жителями этой страны. Мне нравилось, как они сочетают цвета, мне была близка и понятна элегантность, благодаря которой самые некрасивые женщины становились весьма и весьма привлекательными. Так или иначе, но я сделала первый шаг к новой жизни. За ним последуют и другие шаги, так что со временем я напрочь забуду о бароне.

Мне не терпелось познакомиться с людьми, которых предстояло изобразить на своих миниатюрах. Мысли уже были заняты тем, где я буду работать и как писать портреты юных сестер Дюпон.

Приподнятое настроение не оставляло меня на протяжении всего вечера. Обедала я вместе со всей семьей, и при этом мадам Дюпон обращалась со мной так, будто бы я была очень важной персоной. Да, великим художником, которого оценил сам барон де Сентевилль. Мсье Дюпон оказался кротким джентльменом, готовым безоговорочно исполнять все капризы своей супруги и всячески угождать ей. Позднее я узнала, что в небольшом домике на левом берегу он содержит хорошенькую любовницу, а посему ни в чем не перечит жене, дабы та не мешала ему вкушать маленькие радости жизни. Их дочери, Эмили и Софи, показались мне не особенно содержательными личностями, но поскольку нужно было их писать, я заставила себя проявить к ним интерес. Девушкам было семнадцать и шестнадцать лет. Это означало, что им вскоре предстоял выход в свет. Отсюда и необходимость в миниатюрах. За обеденным столом они то и дело прыскали и перешептывались, что раздражало, и вообще было дурным тоном. Но меня это не касалось. Нужно было изобразить их лучше, чем они были на самом деле, вот и все. А искать несуществующую глубину характеров в этих бессодержательных личиках было абсолютно бесполезно.

А вот я, напротив, очень интересовала этих девушек. Они украдкой поглядывали в мою сторону на протяжении всего обеда, после чего косились друг на друга, как бы обмениваясь впечатлениями. В присутствии подобных девиц всегда начинало казаться, что у меня щека в саже или расстегнулись пуговицы на блузке.

Тем не менее мадам Дюпон их боготворила и любовалась ими сквозь розовые очки материнства. Как мне вскоре предстояло узнать, она задалась целью подыскать дочкам богатых и знатных мужей. Мсье Дюпон стремился всячески потворствовать любым устремлениям членов своей семьи, только бы они не посягали на мир и покой его заречного любовного гнездышка.

Мадам Дюпон сообщила мужу, что, несмотря на молодость, я являюсь признанным художником. Одна из Коллисонов… все ведь слышали о коллисоновских миниатюрах, которые считаются одними из лучших в мире. Их писали представители всех поколений этой семьи. Не правда ли, мило! Мне показалось, досточтимая мадам Дюпон гордится своей дальновидностью, проявившейся в том, что она заполучила меня до того, как цены на мои работы взлетели до небес.

Она называла меня великим художником, потому что барон де Сентевилль совершенно отчетливо дал ей это понять, а ведь все знали, что он является одним из самых тонких и уважаемых знатоков искусства во Франции. К его мнению прислушиваются даже император и его августейшая супруга. Миниатюра, которую я написала с барона, была признана шедевром, равно как и портрет принцессы де Креспиньи.

— Я уверена, что портреты наших девочек также будут пользоваться успехом. Барон и принцесса обменяются своими портретами. Разве это не очаровательно, когда жених с невестой дарят друг другу произведения искусства! Да еще оправленные в драгоценные камни! Портрет барона обрамлен бриллиантами и сапфирами… Это так мило, гораздо интереснее обмена кольцами. Во всяком случае, у вас, мои милые, портреты будут наготове, так что, когда придет ваш черед…

Мадам Дюпон щебетала без умолку. Я была этому только рада, потому что можно было уклониться от активного участия в общем разговоре.

Сначала мне предстояло писать портрет Эмили, поскольку она была старшей из сестер. Следующим утром мне показали мансарду. Света было достаточно, к тому же отсюда открывался изумительный вид на Париж. Я усадила Эмили так, чтобы свет мягко падал на ее лицо. Как и у предыдущей модели, принцессы, у нее был довольно крупный нос. Но в лице Мари-Клод чувствовался характер, здесь же мне не удавалось обнаружить ничего подобного.

Впрочем, она была счастлива, и это придавало ее лицу некоторое очарование. Весьма привлекательными были темно-карие глаза. С оливкового оттенка кожей предстояло повозиться, но я надеялась, что удастся передать ее свежесть, так как было ясно, что самой привлекательной чертой Эмили является то, что в определенное время принадлежит каждому из нас: молодость.

Она наблюдала за тем, как я смешиваю краски.

— Хотелось бы, чтобы вы изобразили меня красивее, чем я есть, — робко произнесла она.

— Я постараюсь написать красивый портрет. Мне нравится ваше платье.