— Господин комиссар, — добавил Лабриш, — пожалуйста, помогите мне навести порядок. Давка ужасная, у нас есть раненые, и мы не знаем, что делать. Раненых становится все больше, их доставляют без перерыва. Городских стражников нигде нет. Как только начались беспорядки, их начальник, майор Ланглюме, заявил, что идет отдавать распоряжения, и исчез. С тех пор его никто не видел. Хуже всего, что, судя по долетающим со всех сторон слухам, в толпу замешались бандиты, нападающие на честных граждан.

И он понизил голос.

— Многие из наших гостей вытащили шпаги, чтобы побыстрее пробраться через скопление народа, и это привело к жуткому побоищу; к его жертвам добавились жертвы, угодившие под колеса карет, возницы которых, прокладывая себе путь, пустили коней в галоп. Граф д'Аржанталь, посланник Пармы, вывихнул плечо, а аббата Разе, министра князя-епископа Базельского, опрокинули на землю и изрядно потоптали.

— Надеюсь, вы известили господина де Сартина о том, что происходит на площади? — спросил Николя.

— Я отправил к нему гонца. Может, начальник полиции уже в курсе, насколько положение серьезно.

Двое мужчин внесли на руках женщину в платье с широкой фалбалой; нога ее изогнулась совершенно противоестественным образом, на месте лица виднелось кровавое месиво. Надеясь, что пострадавшая всего лишь потеряла сознание, Семакгюс бросился к ней, но после короткого осмотра развел руками, отрицательно качая головой. А во дворец несли все новые и новые тела с вывернутыми и безжизненно повисшими конечностями. Довольно долго все трое усиленно помогали размещать раненых и по возможности оказывали им первую помощь теми скудными средствами, что нашлись под рукой. Николя ждал гонца, посланного к Сартину. Видя, что гонца все нет, он надел вернувшийся к нему фрак и решил выбраться наружу, чтобы на месте оценить размеры катастрофы. Следом за ним двинулся и корабельный хирург.

Пробиваясь сквозь снующих во все стороны людей, среди которых они к великому изумлению заметили несколько праздных зевак, Семакгюс и Николя добрались до площади Людовика XV. Мощный гул праздника смолк, теперь со всех сторон доносились стоны и крики. Николя нос к носу столкнулся со своим помощником инспектором Бурдо, руководившим действиями отряда городского караула.

— Наконец-то, Николя! — воскликнул тот. — У нас голова идет кругом! С пожаром справились, водяные насосы качали воду из резервуаров Мадлен и рынка Сент-Оноре, и, слава Богу, воды хватило. Бандиты разбежались, остались мошенники, пытающиеся грабить мертвых. Мы собираем тела жертв, и тех, кого удалось опознать, относим на бульвар.

Бурдо выглядел усталым и удрученным. После ночного побоища огромная эспланада являла собой жуткое зрелище. Клубы плотного едкого дыма вихрем вздымались вверх, но, гонимые порывистым ветром, вновь опускались вниз, окутывая фонари черным похоронным крепом. В центре площади, словно зловещий эшафот, торчал остов триумфального сооружения. Застыв между двумя обгоревшими колоннами, бронзовый монарх, неустрашимый и бесстрастный, свысока взирал на раскинувшее у его ног пепелище. «Всадник Апокалипсиса!» — прошептал Семакгюс, заметив взгляд Николя. Слева, где начиналась улица Руаяль, вдоль здания Мебельных складов выкладывали трупы; спасатели обыскивали их, пытаясь произвести опознание личности, а потом писали на табличке имя, чтобы облегчить поиски родственникам. Бурдо и его люди сумели навести некое подобие порядка. Отгородив по периметру ту часть улицы, где из траншей доносились стоны упавших туда людей, волонтеры начинали осторожно извлекать потерпевших. Установилась живая цепочка. Всех, кого поднимали на поверхность, внимательно осматривали, и если несчастная жертва еще дышала, ее отправляли дальше, на импровизированные пункты неотложной помощи, организованные прибывшими врачами и аптекарями, пытавшимися сделать поистине, невозможное. В ужасе Николя смотрел, с каким трудом тела вытаскивали из канав; люди падали друг на друга, верхние придавливали своей тяжестью тех, кто оказался внизу, образуя кладку из человеческих тел, и разделить кирпичи этой кладки требовало больших усилий. Очень скоро он точно мог сказать, что большинство несчастных принадлежало к малосостоятельным слоям населения города. У многих были раны, явно нанесенные шпагой или тростью.

— Самые сильные и богатые, как всегда, спасались за счет других! — возмущался Бурдо.

— Мошенники тоже сорвали свой куш, — вздохнул Николя. — Свою лепту в избиение несчастных внесли фиакры и кареты, а скольких погубили те, кто ценой чужой крови проложили себе путь!

До рассвета они помогали извлекать из ям раненых и погибших. А когда взошло солнце, Семакгюс отвел комиссара и Бурдо в тот угол кладбища Мадлен, где складывали мертвые тела. С растерянным видом он указал на тело молоденькой девушки, лежащее в окружении двух трупов стариков. Опустившись на колени, он обнажил шею девушки, и все увидели отпечатавшиеся с двух сторон синеватые следы пальцев. Затем, приподняв голову, он показал обезображенный гримасой открытый рот, и развел руками; голова со стуком упала на песок. Комиссар посмотрел на Семакгюса.

— Странные, однако, повреждения у трупа, который хотят выдать за раздавленную в панике жертву.

— Вот и мне так кажется, — согласился хирург. — Собственно, она погибла отнюдь не в давке: ее попросту задушили.

— Пусть ее тело положат отдельно, а потом доставят в Мертвецкую. Бурдо, надо предупредить нашего друга Сансона.

Николя взглянул на Семакгюса.

— Вы же знаете, во всем, что относится к вскрытию, я доверяю только ему… и, разумеется, вам.

Он тщательно осмотрел одежду жертвы, но ничего особенного не обнаружил — разве только прекрасное качество ее одежды и белья. Ни платка, ни сумочки, ни драгоценностей. Заметив, что одна рука сжата в кулак, он разжал ее и обнаружил черную бусину из гагата или обсидиана. Он взял ее, завернул в платок и сунул в карман. Вернулся Бурдо с двумя носильщиками и носилками.

Разглядывая искаженное лицо жертвы, они внезапно ощутили смертельную усталость. Об ужине у Полетты никто даже не вспомнил. В тяжелом воздухе облаченного в траур утра, явившегося на смену кровавой ночи, пахло грозой; лучи раннего солнца не сумели пробиться сквозь серую туманную мглу, окутавшую Париж и размывшую его границы. Казалось, столица не в силах проснуться после разыгравшейся трагедии, слухи о которой стремительно распространялись по городу и уже докатились до двора; события этой страшной ночи обсуждали во всех кварталах и предместьях, а в Версале известие о них омрачило пробуждение старого короля и юной парочки.

Четверг, 31 мая 1771 года

Николя шел по притихшему городу, еще не оправившемуся от полученного потрясения. Каждый излагал свою версию событий. Люди собирались в кучки и шепотом делились впечатлениями. Некоторые, особенно шумные субъекты, казалось, продолжали ссору, начатую в незапамятные времена. Словно разделяя всеобщий траур, лавки, обычно в этот час открытые, пребывали на замке. Смерть собрала свою жатву во всех кварталах, а зрелище раненых и умирающих, которых доставляли домой, способствовало распространению слухов о грядущей катастрофе, усугублявшихся множеством ложных сообщений, неминуемо возникающих после столь горьких и затронувших всех событий. Совпадение трагедии с торжествами по случаю королевской свадьбы, произвели на народ неизгладимое впечатление. Николя заметил нескольких священников, торжественно несших святые дары. Прохожие крестились, снимали шляпы и преклоняли перед ними колена.

Улица Монмартр, обычно крайне оживленная, сегодня была пустынна. Даже аромат свежеиспеченного хлеба, исходивший из булочной, занимавшей первый этаж в доме Ноблекура, утратил свои чары, навевавшие мысли о покое и домашнем очаге. Вдохнув горячий запах, Николя неожиданно ощутил вонь, исходившую от мокрого пепелища, и жуткий солоноватый запах крови, повисший над площадью Людовика XV. Кто-то из караульных офицеров отдал ему свою кобылу, норовистую, прядавшую ушами и немедленно попытавшуюся скинуть всадника. Бурдо остался на месте — помогать спешно прибывавшим квартальным комиссарам.