— Предположим. Однако о ком вы говорите?

— Ну, разумеется, о жене меховщика, о госпоже Гален. Она не хотела называть свое имя. Но я пошел за ней и сам все выяснил. Впрочем, когда мы встретились, я не стал скрывать, что следил за ней.

— Итак, вы признаете, что поддерживали отношения с этой женщиной?

— Разумеется, сударь. Я не поддерживал, я поддерживаю, продолжаю поддерживать. Во всех смыслах этого слова. По крайней мере, в течение нескольких последних месяцев. Правда, не так давно из-за болезни мне пришлось временно отказаться от посещения театра удовольствий. Впрочем, не я один имею с ней отношения.

— Вы хотите сказать, сударь, что оплачивали… услуги мадам Гален?

— Господин комиссар, не мне учить вас жизни.

— И как вы считаете, она… жертвовала собой ради удовольствия или ради выгоды?

— Ну, разумеется, ради выгоды! Точнее, ради стремления собрать деньги для своей маленькой дочери, ибо супруг, по ее мнению, стремительно катился к банкротству. Когда она рассказывала мне об этом, она заливалась слезами. Я многого не требовал, она прощала мне мои маленькие странности. Впрочем, я был у нее не один, так что она вполне успешно пополняла свою кубышку. Ах, настоящий ангел! Какая преданность! Какая самоотверженность!

Николя не был готов к подобным признаниям.

— Постарайтесь как можно точнее ответить на мой вопрос, это очень важно, — произнес он, помолчав. — Где вы были в вечер катастрофы на площади Людовика XV?

— С ней, в моем убогом жилище в коллегиале Прель. Мы пообедали за общим столом, а потом отправились ко мне. Потом… она заснула и ушла от меня очень поздно. Точнее, очень рано. В общем, на следующее утро.

— Как долго вы пробыли вместе?

— С восемнадцати часов тридцати минут до половины четвертого утра.

— И последний вопрос, сударь. Не похоже, чтобы у вас имелся бездонный кошелек. Каким образом вам удается «помогать» этой женщине?

— Я беден исключительно из-за женщин! Я все трачу на удовольствия, сударь! Вот в чем вопрос!

Внезапно раздались приветственные крики, прервавшие их беседу. Последовав за толпой гостей, они пришли в зал приемов. Там, на столе, сняв фрак и оставшись в одной рубашке, стоял Лаборд, и, держа в руке бокал, читал собственного сочинения стих, посвященный Гимар.

Раздался гром аплодисментов, и праздник грянул с новой силой, принимая тут и там все более непристойный оборот.

— Смотрите, — произнес Ретиф, указывая на гостей, — смотрите, господин комиссар, вот что правит миром. Могу я теперь поволочиться вон за той красоткой?

— Вы свободны, сударь. Идите и развлекайтесь вволю.

Николя едва ли ни бегом покинул павильон. На улице народ по-прежнему пожирал глазами праздник. Усталость навела его на печальные размышления. Все шло к тому, что потомки станут клеймить его несчастную эпоху, когда любое искреннее чувство встречали с презрением, добродетели попирали ногами, достоинство с легкостью приносили в жертву, а положением торговали ради удовлетворения низменных страстей. Лучшие умы были готовы запятнать репутацию, лишь бы выиграть гонку за развлечениями. Он с тоской подумал, что пример подают сверху, А впрочем, кто он такой, чтобы судить и своих друзей, и других людей? Сам он далеко не безупречен, ибо охотно идет в объятия девицы легкого поведения, вступившей на поприще сводни, где она, без сомнения, скоро займет место Полетты. Так на каком же основании он позволяет себе бросать камень в заблуждающееся человечество?

Вторник, 6 июня 1770 года

Николя встал рано: он хотел в тишине составить объяснительную записку, дабы один экземпляр отдать начальнику полиции, а другой судье по уголовным делам. Расположившись в библиотеке Ноблекура, он к одиннадцати часам выполнил поставленную задачу, и решил немного подышать воздухом и поразмышлять о решающем заседании, что должно состояться сегодня вечером. При ходьбе мысль его всегда начинала работать быстрее, и хотя решения, принятые им при очередной прогулке, не всегда оказывались применимы сразу, тем не менее, накапливаясь, они, словно резервные боеприпасы, в нужный момент оказывались под рукой, помогая раскрыть очередное преступление. Широким шагом он направился в Тюильри, предоставив разыгравшемуся воображению возможность наслаждаться пестрыми уличными зрелищами.

Солнечным июньским днем сад радовал глаз своей красотой. Вдоль центральной аллеи с обеих сторон чинно выступали молодые женщины в светлых платьях, сопровождавшие детей, резвившихся вокруг или игравших в догонялки. Продажные красотки, арендовав стулья, занимали наиболее выгодные стратегические позиции и бросали на прохожих откровенные взоры, заставлявшие опускать глаза как самых стыдливых, так и самых дерзких. До полудня эти дамы завлекали тех, кто был готов пригласить их пообедать, и, надо сказать, без обеда они оставались очень редко. Квартальный комиссар поведал Николя, что с недавнего времени полиция нравов установила за ними наблюдение, но тут же уточнил, что сад Тюильри, клином заходящий во вверенный ему квартал, не подчиняется его юрисдикции, ибо королевские сады находятся в ведении советников из Ратуши. А всем известно, что стражи порядка из этого ведомства бесконечно менее строги, нежели люди из полиции. Ходили слухи, что они всегда готовы закрыть глаза на незаконную деятельность служительниц Венеры, ибо их легко подкупить, и они не гнушаются взимать дань натурой.

От этих размышлений Николя плавно перешел к Ретифу де ля Бретон и его неожиданным откровениям. Получалось, госпожа Гален занималась малопочтенным промыслом. Предчувствуя крушение семейного корабля, достойная супруга меховщика не придумала иного способа спасти будущее дочери. Он не мог этому поверить, но Ретиф, несмотря на все свои пороки, был прочными нитями связан с полицией, поэтому не в его интересах обманывать комиссара, а, следовательно, его показаниями нельзя пренебречь. Николя подозревал, что его врожденная чистота, запачкавшись снаружи при общении с неприглядной стороной действительности, решила подшутить над ним, сделав ставку на крохотную частичку его сохранившейся невинности. Но приходилось признать: госпожа Гален, еще не утратившая свежести и былой красоты, вполне могла втайне иметь свою сеть клиентуры и доставлять удовольствие множеству почтенных и добрых буржуа, пугавшихся алчности и натиска ее товарок. Имея постоянных клиентов, она, неделя за неделей, аккуратно пополняла свой шерстяной чулок. Семейная жизнь четы Гален давно разладилась, и супруг не обращал внимания на отсутствие жены. Ибо супруга от него ничего не требовала, и не возлагала на него издержки, связанные с походами в театр или в Оперу, которыми она оправдывала свои вечерние отлучки. Дорсак же, чью роль в событиях еще предстояло прояснить, прекрасно играл неблагодарную роль чичисбея, или — в худшем случае — светского сводника, вербующего за определенную плату, а возможно, и за милости, клиентов для хозяйки. В результате неожиданного открытия госпожа Гален, как одна из подозреваемых, обретала алиби, не означавшее, однако, что лавочница не повинна в преступлениях, совершенных в доме на улице Сент-Оноре. Иногда соучастие становится более тяжким проступком, нежели само преступление.