— Я бы вам отыскал их! — ответил Николя. — Позавчера, во время большого приема, устроенного послом Его Императорского Величества в Малом Люксембургском дворце, я разоблачил мошенника, обманом проникшего на прием и пытавшегося украсть часы у графа Старенберга, бывшего посла Марии-Терезии в Париже. Потом граф написал весьма любезное письмо Сартину, где поблагодарил его за великолепную организацию полицейской службы, «первой в Европе», как вы сами только что успели отметить. Я тоже заметил какие-то странные передвижения, и они очень меня беспокоят. Тем более, оказывается, что ответственным за безопасность во время торжества является именно этот расфуфыренный тип, который искал со мной ссоры.
— А чего вы хотите? Он же не знает своего ремесла. У них в городской страже все должности продаются.
— И они всегда видят соперников в наших караульных отрядах. Необходимо, наконец, объединить обе службы, бессильные, пока они разобщены, ибо они более заботятся о том, чтобы навредить друг другу, нежели об общественном благе. По я отвлекся от главного! Представляете, этому наглецу поручено организовать огромную массу народа и наблюдать за порядком, а он еще не добрался до места!
Николя вновь погрузился в размышления. Наконец, их экипаж въехал на мост Руаяль, где продвижение пестро одетых пешеходов и разнокалиберных экипажей более всего напоминало отступление разбитой армии. Продвигаться по набережной Тюильри оказалось не менее сложно, нежели проделать остаток пути. Два беспокойных потока — один с левого берега, а другой, такой же многолюдный и беспорядочный, с набережной Галерей Лувра — сомкнувшись и толкая друг друга, пытались объединиться.
— Похоже, на уровне моста Сен-Николя затор.
Семакгюс, словно он только этого и ждал, пустился в воспоминания.
— А прежде туда поднимались корабли, радуя своим видом парижан. Как-то раз, когда я был совсем маленьким, еще при регенте, Филиппе Орлеанском, отец взял меня с собой полюбоваться на голландский восьмипушечный корабль, бросивший якорь неподалеку от этого моста.
От нетерпения Николя барабанил пальцами по стеклу. Стремительно надвигалась темнота, и, усиливая неразбериху и замедляя всеобщее продвижение, возницы останавливались и зажигали фонари. На уровне террасы монастыря фельянов Николя, сделав знак приятелю выйти из кареты, приказал кучеру возвращаться в Шатле. Они с Семакгюсом вернутся самостоятельно, тем более что после окончания праздника оба предполагали отправиться на улицу Фобур-Сент-Оноре, дабы поужинать в «Коронованном дельфине» у их давней знакомой Полетты. Пройти через толпу, становившуюся все плотнее и плотнее, им удалось только чудом. Несколько раз корабельный хирург привлекал внимание комиссара к поведению субъектов с угрожающим выражением лиц; быстро собираясь в кучки, они вскоре снова растворялись в толпе. Николя пожал плечами, всем своим видом показывая полное бессилие. Толпа толкала, сдавливала и теснила приятелей до тех пор, пока, наконец, людской водоворот не вынес их, изрядно помятых, на площадь Людовика XV. Сюда двумя мощными потоками — один с набережной Тюильри, а другой с променада Кур-ла-Рен — двигались люди вперемежку с экипажами. Встав на цыпочки, Николя увидел, что все больше и больше карет останавливается на набережной, однако никто из представителей власти и не думает навести там порядок.
Добираться до Посольского дворца пришлось в неустанном противостоянии хаотичным колебаниям толпы, бросавшим их в разные стороны. Убедившись, что городские стражники на площади отсутствуют, Николя встревожился окончательно. К счастью, подумал он, никто из членов королевской семьи не собирался ехать на торжество в Париж.
Приятели с трудом продвигались вдоль роскошной колоннады храма Гименея, сооруженного подле статуи Людовика XV. На четырех углах окружавшего храм парапета примостились дельфины с разинутыми пастями, откуда предстояло извергаться огненным потокам. С четырех сторон храма высились аллегорические фигуры четырех великих рек, которым также предстояло исторгать из себя струи и каскады огня. Храм венчала пирамида с круглым земным шаром на вершине. Семакгюс раскритиковал пропорции сооружения: он считал его крайне неудачным. Николя отметил, что основной запас ракет сосредоточили неподалеку от возведенных по случаю торжества деревянных построек, в специальном бастионе, откуда в небо предстояло взлететь первому многоцветному букету.
В Посольском дворце их встретил де Лабриш, секретарь господина де Секвиля, в чьи обязанности входило представлять послов. Кипящий от возмущения Лабриш с трудом обрел дыхание.
— Ах, господин Ле Флок, меня совсем заклевали эти гарпии… то есть я хочу сказать министры, аккредитованные при Его Величестве. Несмотря на мои мольбы, город роздал больше приглашений, нежели мы можем вместить людей. Банкетки для послов набиты до отказа. А поверенных в делах мне приходится буквально сажать на колени друг к другу. А ведь господин де Секвиль столкнулся с теми же трудностями в Версале, во время торжеств по случаю бракосочетания…
Заметив, как два лакея в голубых ливреях тащат тяжелую банкетку, царапая ее углами свежеокрашенную стену, он с ходу отругал их, и снова вернулся к приятелям.
— Я вынужден приставлять одну банкетку к другой. Чем могу быть вам полезен, господин Ле Флок? О Боже, где моя голова? Господин маркиз!
— Ле Флок вполне достаточно, — с улыбкой ответил Николя.
— Ах, сударь, госпожа Аделаида [5]всегда называет вас только Ле Флоком, и, насколько мне известно, когда речь заходит о том, кто будет сопровождать ее на охоту, она чаще всего избирает вас. Даже не знаю, где мне разместить вас и господина…?
— Доктор Гийом Семакгюс.
— …доктора Семакгюса. Ваш слуга, сударь. Знаете, стоит только какому-нибудь захудалому министришке или господарю Порты заметить, что ему не оказали положенных по рангу почестей, как вся эта свора тотчас поднимает вой. Они, скорее, дадут изрубить себя на куски, нежели уступят хотя бы ничтожнейшую из своих привилегий. А Биньон швырял приглашения направо и налево, раздавал их эшевенам, офицерам, чиновникам, священникам, школярам, и еще Бог знает кому!
Неожиданно возле них возник толстый субъект в сером с золотом костюме. Втиснувшись между Николя и Лабришем, он принялся громко и сумбурно внушать что-то секретарю. Тот немедленно рассыпался в обещаниях, и субъект, гордо неся голову, удалился.
— Представьте себе, этот полномочный посол, представляющий курфюрста Пфальцского, орет мне в ухо, что он не может сидеть вместе с другими послами, потому что, у него, видите ли, из-за этого будут неприятности, ибо при его дворе сочтут, что он таким образом позволил нанести оскорбление своему государю. Ну, скажите мне, разве я когда-нибудь оскорблял хоть какого-нибудь государя? И все попытки переубедить его успеха не имеют.
Секретарь безнадежно развел руками.
— Мне не хотелось бы вас затруднять, — начал Николя, — но если бы нашелся уголок, откуда бы я мог видеть всю площадь…
— Я все понял. Если я не найду вам подходящего места, господин де Сартин меня не простит.
— Можете рассчитывать на меня: я произнесу речь в вашу защиту.
— Вы, как всегда, великодушны. Не будет ли вам угодно проследовать на террасу? Вечер обещает быть теплым, оттуда вам будет все прекрасно видно, и… вы снимете камень с моей души, ибо я действительно не представляю, куда бы я мог вас втиснуть.
Подозвав лакея, он вручил ему массивный ключ.
— Эти господа — мои друзья, проводи их на террасу по малой лестнице. Дверь не запирай, ключ оставь наверху, на случай, если мне придется отправить туда еще кого-нибудь. О Боже, вон идет граф де Фуэнтес, посол Испании! Меня здесь нет! Я больше не могу видеть его надменную физиономию. Вот уж кто точно найдет себе отдельное место!
И, сделав пирует вокруг собственной оси, Лабриш умчался вприпрыжку. Николя и Семакгюс проследовали за лакеем через анфиладу гостиных, заполненных обладателями приглашений. Майор Ланглюме, с приклеенным к виску кусочком пластыря из мягкой тафты, что-то бодро излагал окружившим его женщинам; заметив комиссара, он бросил на него убийственный взор. Наконец, поднявшись по многочисленным лесенкам, Николя и Семакгюс добрались до самого верха и вышли на крышу.
