— Могу ли я, монсеньор, позволить себе заметить, — произнес Николя, — что начальник полиции нисколько не причастен к случившемуся?
Окинув сотрапезников взволнованным взглядом, Ноблекур сам, не призывая лакея Пуатвена, наполнил бокалы иссиня-черным бургундским.
— Превосходно, — одобрил маршал, — молодой петушок защищает своего начальника. Это мне нравится, особенно мне нравится задор, весьма уместный в таком очаровательном молодом человеке.
И он внимательно посмотрел на Николя. Любовь к женщинам у герцога прекрасно уживалась с любовью, которую женский пол с полным правом порицал; если судить по слухам, одна из первых его любовниц, герцогиня де Шаролэ, упрекала его за то, что он слишком много времени уделял одному из ее швейцарцев, молодому и прекрасно сложенному.
Тут раздался негромкий надтреснутый голос.
— Монсеньор, — вмешался Бонами, — зная вас почти сорок лет, беру на себя смелость возразить вам. Ответственность за поддержание порядка во время празднества, устроенного на площади Людовика XV, являлась единственным козырем в колоде прево. Я проглядел все свои бедные глаза, отыскивая прецеденты, на которые можно было бы опереться, но все они относились к временам, когда должности начальника полиции как таковой еще не существовало, а полиция, как вам известно, была учреждена великим монархом, пажом коего вы имели честь состоять. Впрочем, чтобы узнать об этом, не требовалось погружаться в глубины истории и доходить до царствования Карла V.
— Вы только посмотрите на этого Бонами! Ввязался в разговор только для того, чтобы опровергнуть меня! Лет сорок назад я бы, наверное, проигнорировал эдикт, направленный против дуэлей, если бы вы были в состоянии держать шпагу.
— С моей стороны было бы слишком большой дерзостью скрестить шпагу с первым воином Европы, — спокойно ответил историограф.
— Нисколько, Бонами. В те времена я еще не был полководцем; тогда гремела слава маршала Саксонского.
— Только истинный герой способен воздать должное своему собрату, — миролюбиво произнес Ноблекур.
— О! — протянул Ришелье. — В день битвы при Фонтенуа маршал появился перед войском совершенно опухшим от лекарств, прописанных ему от застарелого сифилиса. Пожалуй, он был единственным генералом в армии, коего победа заставила вести себя скромнее; все окружение короля тому свидетели!
Рассмеявшись, сотрапезники содвинули бокалы; в это время дверь распахнулась, и внесли десерт. Маршал осторожно опустил ложку в редут из блан-манже, украшенный капельками цветного желе.
— Дорогой Ноблекур, я счастлив, что вы твердо придерживаетесь старых традиций и не пытаетесь омрачить окончание ваших ужинов пресловутыми салатами со сливками или вязнущими в зубах султанками из жженого сахара! Посмотрите, сколько развелось безмозглых едоков, обожающих кулинарные новшества! Мне они кажутся совершенно отвратительными, ибо продукты в них настолько перемешаны, что становится непонятно, что ты ешь.
С улицы донесся стук колес.
— Однако, уже поздно, к тому же нет ни одной приятной компании, с которой бы не пришел черед расстаться.
И он весело потер руки.
— Для истинного Ришелье ночь только начинается! Тысяча благодарностей, Ноблекур, ваш слуга, господин Ле Флок. Бонами, не хотите ли воспользоваться моей каретой, я довезу вас, куда скажете.
Бонами поклонился. Ноблекур взял тяжелый подсвечник с пятью рожками, но Николя немедленно забрал его из рук прокурора, опасаясь, как бы тот не выронил его. Процессия сопроводила маршала до ворот, где экипаж с кучером и двумя лакеями ожидал победителя в сражении при Порт-Магоне.
Вернувшись к себе, Ноблекур без сил рухнул в кресло-бержер. Похоже, он был изрядно удручен. Раздавшийся тотчас протяжный вой нисколько не рассеял угрюмого настроения магистрата. Николя открыл дверь в кабинет редкостей, и в ту же секунду несчастный пес, повизгивая в знак признательности, метнулся ему под ноги.
— Почему заперли Сирюса? — спросил Николя, беря собаку на руки.
— Маршал не любит собак, точнее, не переносит чужих собак. А когда я говорю, что он их не переносит…
Ноблекур взглянул на Николя.
— Надеюсь, вы убедились, что я вел себя как истинный придворный; мне жаль, что пришлось показать вам сей спектакль. Но я принадлежу к тому поколению, для которого дружба, да что там дружба — взор любого герцога или пэра составляют часть бесценного фамильного наследства. Ришелье не так плох, как хочет казаться, просто он думает только о себе. Только что, изображая вольнодумца, он навязал нам всем мясо, хотя сегодня пятница. Он презрел воистину божественную рыбу из Нормандии, приготовленную Катриной и Марион. Можете представить себе их ярость!
— Я нахожу такое поведение, по меньшей мере, невежливым.
— Что вы хотите, ему удавалось рассмешить саму госпожу де Ментенон! Вы возмущены, потому что он стал нападать на Сартина. Тем не менее, у него зуб не на начальника полиции, а на его друга, точнее, на так называемого друга, на Шуазеля. Герцог судит о других через призму своих собственных интересов и своей славы. Даже в изобилующей скандалами личной жизни хвастовство у него преобладает над чувствами. Его любовь к сладострастным утехам, в сущности, являет одну из ипостасей его гордыни, а так как женщины всегда проявляли по отношению к нему неограниченную щедрость, то именно они и убедили его в правильности избранной им системы.
Ноблекур позвонил; появился Пуатвен.
— Подайте рыбу Николя. Так я хотя бы могу быть уверен, что блюдо оценили.
Печальные размышления отступили, и бывший прокурор спросил Николя:
— Полагаю, вы как всегда, поглощены очередным делом? Не прерывая еду, расскажите мне все, что не является тайной; ваш рассказ развлечет меня.
Николя накинулся на рыбу, запивая ее красным вином; подагра изгнала белое вино из дома Ноблекура — по причине невоздержанности хозяина. Словно зачитывая отчет, комиссар изложил события и факты, связанные с обоими порученными ему расследованиями. Ноблекур на минуту задумался.
— Вам вновь досталось крайне деликатное дело. Надеюсь, вы понимаете, что вас загнали в западню между двумя властями, пребывающими в состоянии постоянного конфликта. Никто не заподозрит купеческого прево в том, что он сам организовал давку на площади Людовика XV. Но нет таких дураков, которые бы не понимали, что он сделает все, чтобы взвалить ответственность за катастрофу на кого-нибудь другого.
— А у него, действительно, есть такая возможность?
— К сожалению; вдобавок он пользуется поддержкой новой фаворитки, имеющей постоянный доступ к королю, а потому особенно опасной. В прибытии дофины она почувствовала угрозу для себя, ибо дофина естественным образом является ее соперницей при дворе. Поэтому дю Барри постарается доставить неприятности всем, кто намерен поддерживать Шуазеля. К несчастью, Сартин его друг или же слывет таковым, что, как вы понимаете, дела не меняет.
— Вы знаете, сколь высоко я ценю ваши суждения, коими мне почти всегда удается воспользоваться с большой для себя выгодой. Что вы думаете по поводу преступления, совершенного на улице Руаяль?
— Меня заинтересовал ваш индеец. Мне нравится, как этот природный человек из диких глубин Нового Света виртуозно владеет нашим языком. Он мне кажется вполне порядочным, хотя, без сомнения, самое главное он от вас утаил. Что же касается семьи Гален, хочу вам напомнить, что изнутри семейная жизнь часто напоминает поле битвы; поэтому постарайтесь выявить расстановку сил, и тогда собранные вами факты предстанут в новом свете. Скажу вам также, что суетливое и неуместное поведение сестер Гален, похоже, является ширмой, за которой эти две хитрые и изворотливые особы скрывают свое истинное лицо. Впрочем, это мои первые впечатления. И на сем, Николя, я отправляюсь спать; сегодняшний вечер стал для меня настоящим испытанием. Оставляю вас один на один с дарами Нептуна, и желаю вам доброй ночи.
Сирюс соскользнул с колен друга и поплелся за хозяином. Охваченный тревогой Николя решил не задерживаться, и спешно съев две рыбины и осушив бутылку к великому удовольствию Пуатвена, немедленно сообщившего новость поварихам, он отправился спать. Он долго ворочался, сопоставляя оба дела и пытаясь понять, не ускользнули ли от его внимания какие-либо важные детали. Постепенно мысли его спутались, и его настиг сон; последнее, что он запомнил, были три игральные кости; они катались по зеленому полю, сталкивались с глухим стуком, но никогда не останавливались.
