— Нянечка велела, чтоб я вошла в ту комнату, — стала оправдываться Аня. — А я не захотела.

— Отчего же? — строго спросила матушка.

— Там умер мальчик.

Анна Александровна прекрасно помнила, как у матушки брови поползли вверх.

— Кто тебе это сказал?

— Никто.

— Откуда же ты это знаешь?

— Я не знаю откуда, — ответила Аня и добавила: — Ему было очень больно, и он плакал.

— А ты знаешь имя этого мальчика? — спросила маменька, как-то странно глядя на Аню.

— Николенька, — после недолгого молчания ответила та и попросила: — Можно, я буду играть в другой комнате?

С того случая Анна не единожды ловила на себе задумчивые взгляды матери, а когда подросла, то узнала, что у тетки был сын, которого действительно звали Николенькой, и что он умер в возрасте пяти лет от антонова огня.

Впоследствии подобный дар проявлялся не раз, а однажды, уже Москве, сии способности позволили ей оказать услугу полицмейстеру Алексееву, совершенно запутавшемуся в одном странном деле. По Москве прокатилась серия смертей, связать которые между собой не представлялось возможным. Не было ни единого совпадения, кроме того, что у каждой из жертв посередь лба имелось небольшое красное пятнышко. Будто от ожога. Алексеев выдвинул версию, что это убийства. Но ни мотивов убиения совершенно разных и незнакомых между собой людей, ни улик, равно как и свидетелей, не находилось.

Дару же улавливать движение чужих мыслей, особенно если их думали много раз и множество людей, отчего мысли сии становились словно сгустком некоей магнитной жидкости в атмосфере, тонким эфиром, проводящим и сообщающим это движение, она научилась после обучения в Школе Гармонического общества соединенных друзей маркиза де Пюйзенгюра в Париже. Приняли ее туда на удивление легко и безо всякой оплаты.

Мысли, как уже не единожды пришлось ей убедиться, могут рождать, творить и убивать. Ведь даже боги живут до тех пор, покуда мы почитаем их и молимся им. Когда же мы перестаем о них думать, боги умирают. Вот только и по сию пору она не могла решить: то, что она умеет видеть и чувствовать — дар или наказание?

Турчанинова остановилась, прислушиваясь, но голоса и звон бокалов уже пропали. Миг провидения закончился, и Анна Александровна прошла далее, в кабинет. Он, очевидно, служил Талызину и библиотекой, поскольку в нем, помимо нескольких кресел и канапе со звериными лапами вместо ножек, письменного стола и лакового бюро черного дерева, над коим висела литография с изображением храма Сераписа в Египте, стояли несколько шкафов, заполненных книгами. Среди них Турчанинова заметила несколько сочинений Вольтера и Дидро, корешки сочинений Плутарха, Плавта, Парацельса и запрещенного Ван Гельмонта. Одна из книг его, «Opera omnia Francof», издания 1682 года, лежала раскрытой на диванном столике. Турчанинова подошла и, не решившись взять книгу в руки, наклонилась над ней. На этих страницах, которые, верно, были последними из прочитанных Павлом Александровичем в своей жизни, говорилось об умножении жизненных сил и иных чудесных последствиях вкушения чарующего корня напеллуса. Вообще, кабинет казался довольно обжитым. Вероятно, Петр Александрович проводил здесь много времени, когда был не занят по службе.

Для чего она сюда пришла? Убедиться, что Талызин покончил с собой? Или увериться, что его убили?

Ответы на эти вопросы, видимо, знает этот бесчувственный сухарь-дознаватель, подполковник Татищев. Но он ей об этом, конечно, ничего не скажет. Опыт общения с сыщиками, следственными приставами и прокурорскими, полученный ею в Москве, начисто отметал возможность добиться от них хоть какой-то информации. Даже московский полицмейстер полковник Алексеев, привлекая ее к тому загадочному делу о красных пятнах на лбах скоропостижных покойников, что взбудоражило всю Первопрестольную, рассказал ей не все, что знал. Значит, она должна добыть нечто такое, чего не знает Татищев и в обмен на что она сможет получить у него ответы на интересующие ее вопросы, а возможно, даже принять участие в расследовании столь неожиданной смерти генерала Талызина.

Но что она может найти в квартире Петра Александровича, где уже побывал дотошный подполковник Тайной экспедиции?

Взгляд Анны упал на бюро. Она его сразу узнала. С рабочей стороны оно, помимо столика для письма, имело складывающуюся наподобие ширмы дверцу и за ней внутри два потайных ящичка в боковых стенках. Изготовлено оно было по ее собственным чертежам мебельным умельцем Карлом Вебером. Однажды это бюро увидел Талызин и захотел иметь такое же. Вебер выполнил заказ, после чего вдруг решил сделаться каретником и в сем умении поклялся перещеголять собственного его величества каретного мастера Иоганна Фребелиуса. Так что более таких бюро ни у кого не было и, надо полагать, более уже не будет, так как Вебер уже год как принимал заказы только на изготовление карет и новомодных рессорных экипажей.

Осененная догадкой, она пошла к бюро, и, когда проходила округ кресла с мощными львиными лапами вместо ножек, на нее вдруг пахнуло таким холодом, будто она шла мимо ледника с настежь растворенной дверью. На миг она почувствовала озноб и боль в висках. И невольно убыстрила шаг. Когда она подошла к бюро, боль отступила. Она оглянулась на это странное кресло, затем решительно отодвинула дверцу и, просунув руку, нажала на левую кнопку. Потайной ящичек открылся, но оказался пуст. Она стала нащупывать секретную кнопку справа, как вдруг услышала звук быстро приближавшихся шагов. Выдернув руку из нутра бюро, Турчанинова повернулась, но, кажется, ее движение было замечено ворвавшимся в кабинет молодым лакеем.

— Барышня, барышня, — быстро заговорил он, еле переводя дыхание. — Их высокоблагородие господин подполковник приехали, так что пожалуйте на выход.

— Кто приехал? — как можно невозмутимее спросила Анна Александровна, просунув руку назад, за дверцу бюро, и шаря пальцами по боковой стенке.

— Татищев! — в страхе выкрикнул лакей и невольно оглянулся назад. — Через полминуты здесь будут.

— Ну, хорошо, ступай, я сейчас выйду, — произнесла Анна, нащупав наконец секретную кнопку и нажимая на нее. Пружинка где-то в глубине бюро разжалась и вытолкнула из стенки небольшой ящичек.

— Пойдемте же, барышня, ну ради бога, — взмолился лакей. — Ведь попадет нам за вас по первое число!

— Уже иду, — бодро ответила Турчанинова, вытаскивая из ящичка осьмушку листа, сложенную вчетверо. Уже не прячась от лакея, она сунула ее в рукав платья-блуз из сурового батиста без единого намека на garniture, поправила пунцовый берэт и скорым шагом пошла из кабинета. Лакей семенил за ней, словно подталкивая ее к выходу.

Они почти бегом прошли анфиладу комнат, вышли из квартиры. И нос к носу столкнулись с Татищевым! Лицо его мгновенно сделалось строгим. Сзади, из-за его плеча, делал страшные глаза старший лакей.

— Эт-то что такое?! — спросил Татищев и, бросив короткий взгляд на Анну, уставился тяжелым взором в лакея.

Тот молчал.

— Что это такое, я спрашиваю? — повысил голос Павел Алексеевич.

— Барышня, — еле слышно произнес лакей.

— Это я вижу! — рявкнул Татищев. — Я спрашиваю, что сия барышня делала в квартире покойного, когда я запретил пускать в нее кого бы то ни было?

— Оне бывшие знакомые… бывшего их превосходительства… — начал было лакей, но Татищев перебил его.

— Кто открыл барышне квартиру? — жестко спросил подполковник, не удостаивая больше взглядом Турчанинову.

— Я-я, — признался из-за спины Анна Александровны лакей, что был моложе.

— Поди сюда, — приказал ему Татищев.

Лакей, протиснувшись бочком меж дверным косяком и Турчаниновой, встал перед подполковником, обреченно опустив голову.

— Смотреть на меня! — снова рявкнул Татищев.

Лакей поднял голову и посмотрел в мечущие искры глаза подполковника.

— Знаешь, где полицейский участок?

— Знаю, ваше высоко…

— Сей же час пойдешь туда и скажешь тамошнему приставу, чтобы тебе выдали двадцать ударов розгами. Понял меня?