Примечания.
(1). Секретарь Канцелярии г-на Посланника в Париже коллежский асессор Артемий Иванович Вязников, 36 лет, был найден мертвым возле своей квартиры 14 февраля 1798 года. При предварительном осмотре тела г-на Вязникова французской полицией никаких признаков насильственной смерти найдено не было. При более тщательном осмотре на лбу у покойного в полувершке от переносицы было обнаружено размером с небольшую монету покраснение, будто от ожоги, и застарелый рубец на левой ноге, никак не могущие являться причинами смерти.
Татищев похолодел и перечитал последние строчки.
Черт побери! Такое же покраснение имелось на лбу покойного адмирала де Риваса! Неужели эта девица Турчанинова права! Не может быть…
Татищев стал читать дальше.
…Вскрытие трупа, произведенное в клинике доктора Маттэя в присутствии профессора Лаватера, констатировало смерть от апоплексического удара, что и было записано во врачебном заключении. По настоянию матери покойного тело г-на Вязникова было препровождено в Россию, где и было предано земле на погосте Кизического монастыря в г. Казани.
Павел Андреевич оторвался от строчек и задумчиво посмотрел на секретаря. Тот, почувствовав, что на него смотрят, тоже поднял от бумаг голову.
— Нашли что-то интересное? — спросил он Татищева.
— Еще не знаю, — неопределенно ответил подполковник. — Но сия барышня, — Павел Андреевич легонько похлопал по папке ладонью, — весьма и весьма занятная особа.
— Значит, нашли, — констатировал секретарь и снова углубился в свои бумаги.
Татищев промолчал и перевернул еще одну страницу дела. Далее шли стихи.
Достойный дар души бессмертный,
Черта изящна Божества…
Дух чистый, мудрый, бесконечный
Всего источник существа…
Сколь сердце то для нас любезно,
Сияет в коем твой престол!
Как Ангел мирно, тихо, нежно,
И чуждо злобы адских зол.
Коварства жало истребляет
Бальзамом благости твоей,
Не злобствует, не мстит, прощает
И гнев тушит любви струей.
Недугов лютости не знает,
От коих чахнет злоба век,
Во всех лишь язвах сострадает,
Подвержен коим человек.
Кто жертвует — небесно свойство —
Тебе, чем может, в жизни сей,
Тот чувствует все превосходство
За гробом участи своей.
(«Человеколюбие»)
Павел Андреевич вздохнул. Он не любил стихов. Особливо женских. Российские поэтки в большинстве своем были старыми девами, либо озлившимися на весь мир и разочарованными в его устройстве и собственной судьбе, либо пребывающими в сопливо-перманентном состоянии романтизма, коий, конечно, выветривается вместе с замужеством у нормальных барышень.
То ли дело ехидные эпиграммы да свежее, острое словцо! Например такое:
Уже зари багряный путь
Открылся дремлющим зеницам,
Зефир прохладный начал дуть
Под юбки бабам и девицам…
Или:
Скуластое лицо холопа
Не стало рожа, стало жопа.
И вообще:
Нельзя довольну в свете быть
И не иметь желаньев вредных…
А всем этим стихотворствующим кисейным барышням, плесневеющим в затянувшемся девичестве, бонмотист князь Гагарин дал не так давно хороший совет:
Уединенна муза
Туманных берегов,
Ищи с умом союза,
А не пиши стихов.
Следующее стихотворение фигурантки, озаглавленное «В моем садике», показалось Павлу Андреевичу чуть лучше первого.
Место, где мой дух спокойство
И утехи обретал,
Где он сладость удовольствий
С чувствий живостью вкушал;
Там природы глас священный
Мне ту истину вещал:
Что из смертных тот блаженный,
Кто лишь сам себя познал.
Что в сердечных внутрь пределах
Сей источник лишь течет,
Что обилен он в утехах:
Бог коль в сердце сам живет.
Будь мой вождь, о глас небесный!
И наставник дел моих;
Чувствую, что нет полезней
Вдохновений сих твоих.
Павел Андреевич вздохнул и перевернул еще один лист. Следующий был последним и содержал еще один стих. «Ода Смерти» — ни много ни мало!
Мать пороков, злу преграда,
Добродетелей венец;
Истины печать, награда,
Бедствий жизни сей конец.
Ты мученья прерываешь,
Смерть, достойная любви,
Прах — во мрачный гроб скрываешь,
Дух — в обители свои.
Бремя горестей, болезней
Ты снимаешь навсегда;
Кажешься всего любезней,
Мыслю о тебе когда.
Ты наш дух освобождаешь
От тиранства злых страстей;
Узы тяжки разрушаешь,
Плод веселий жизни сей.
Кто порфирою украшен
Или рубищем покрыт,
Чей вселенной скипетр страшен,
Иль в оковах кто гремит;
Ты, коль скоро где предстанешь,
Пред тобой равно падут.
Смертный! Ты тогда узнаешь,
Что все титла тщетны суть.
Ах, врагом тебя ли числить,
Знавши цену жизни сей?
Можно ли о том не мыслить
Быть достойной мзды твоей?
«М-да, — подумал подполковник Татищев и закрыл папку. — Хорошенькие дела. Смерть как награда и печать истины — это вам не комар чихнул! Чем же вас, госпожа Турчанинова, так не устраивает Жизнь? Кто вам, мадемуазель, так досадил? И с какой стати девице задаваться подобными вопросами?
Впрочем, сие дело ваше. А вот то, что нам, как я и предчувствовал, придется встретиться еще раз, — в этом нет никакого сомнения».
Глава тринадцатая
Об обостренном нюхе у старых вояк и молодых блудниц. — Как избежать неудовольствия генерал-прокурора. — Кто, черт побери, эта Катерина Дмитриевна? — Черное будущее империи. — Случайность есть не что иное, как реализованная возможность. — «Ну, ты даешь, барышня!» — Пальцы без ногтей. — Противостояние. — От блядства жен пухнет мозг. — Как тяжко, господа, быть магнетизером!
