Луи, видно, тоже к чему-то прислушивался. Он лег, но ко мне не прикасался. Я вдруг подумала, что должна как-то ласкать мужа, но как?! Вот об этом никто не рассказывал. Лихорадочно попыталась вспомнить некоторые картины, которые удалось увидеть здесь, в Версале (дома матушка таких не одобряла, в Вене было все прилично), но на ум ничего не приходило. «Доверьтесь своему телу»… Прекрасный совет! Может, дофин просто ждет от меня знака, что я не против? Конечно, как же я сразу не сообразила?! Ведь я ему совсем чужая, а он должен мной овладеть. Надо дать мужу знак, что я готова принять его насилие, если это необходимо для рождения детей.

Я тихонько повернулась к дофину и осторожно протянула в его сторону дрожащую руку. Хорошо, что не успела коснуться, потому что… муж уже лежал на боку ко мне спиной, сладко посапывая!

Я обомлела. Вот тебе и первая брачная ночь! Захлестнула какая-то сложная смесь чувств, в этой смеси было все – от обиды до облегчения. Но, вспомнив наставления матушки, быстро взяла себя в руки. Нельзя давать волю обиде. Если рассудить, что страшного произошло? Дофин устал после трудного дня, множества переживаний, разморен сытным и вкусным ужином, потому и заснул.

Но против моей воли обида все же накатила. Ведь я же тоже устала, замучена еще больше него, столько дней находилась в поездке. Неужели я ему так не нравлюсь, что противно даже прикоснуться? Что я завтра скажу множеству любопытных? Муж не стал даже смотреть на меня?

От обиды перехватило горло, на глазах выступили слезы. Некоторое время я лежала, пытаясь справиться с собой.

Рядом сладко посапывал супруг. Нет, он вовсе не плохой, он добрый, а то, что такой нерешительный, так это пройдет. Вдруг меня пронзило понимание, что ему еще хуже, чем мне! Он слишком нерешителен, чтобы овладеть мной в первую же ночь, но если я могу лишь скромно потупить глазки, то дофину придется отвечать на множество любопытных взглядов. Он не смог… не стал… заснул… не оправдал надежд, опозорил Францию…

Это потом, когда все случится, отвечать буду я: смогла ли родить наследника, да не одного, не потеряла ли при этом привлекательность и любовь мужа…

Мне стало даже жалко Луи. Тетка Аделаида звала его Несчастный Бэри. Луи действительно похож на медвежонка, но тетки же не вспоминают о том, что и сами не отличаются изяществом. Я защищу от их насмешек мужа! Он поймет, что я друг и меня не стоит бояться. Мы действительно подружимся, и тогда он полюбит меня…

В голове почти ребенка рождались проекты один нелепей другого – удалиться с дофином от двора и жить в замке в окружении только самых близких людей и слуг, там Луи будет заниматься тем, что ему нравится, а я растить детей. И вот когда наши мальчики (а их будет много-много) подрастут, случайно мимо будет проезжать их прадед, король Людовик, в сопровождении противных тетушек и придворных. Король спросит, что это за чудесный замок? Ему ответят. Он войдет и увидит очаровательных малышей. Спросит, чьи это дети? Ему снова ответят. И тогда все поймут, как недооценивали Луи и меня. Но мы, как две добрые души, не станем им пенять, дадим себя уговорить уехать в Версаль, и весь двор будет плакать от чувств и хвалить юных дофина и дофину.

Мне так понравились эти мечты, что я забыла, с чего вообще все началось. Хотелось спросить у Луи, когда едем, но он спал. Немного придя в себя, чуть не рассмеялась: рядом в первую брачную ночь спал муж, даже не повернувшийся ко мне лицом, а я мечтала о множестве малышей, очень на него похожих. Но настроение все равно осталось хорошим.

А в окна уже заглядывали первые рассветные лучи. У меня слипались глаза, но на губах застыла блаженная улыбка, малыши в моих мечтах были просто очаровательными. Ничего… Луи поймет, что я ему не враг… Луи полюбит меня…

Но ничего не произошло и в следующую ночь, и еще несколько. Мы продолжали спать на разных краях огромной кровати, не прикасаясь друг к другу.

Возможно, все изменилось бы само собой, но уж слишком много вокруг оказалось любопытных глаз, далеко не всегда сочувствующих, чаще почти злорадных. Изо дня в день каждое утро звучал один вопрос:

– Ничего?

И множество уст отвечало:

– Ничего.

Находиться под вот таким присмотром было невыносимо.

И все же Луи сделал попытку овладеть мной. Я ничего не поняла, меня наставляли, что боль должна испытывать девушка, становящаяся женщиной, но отнюдь не юноша или мужчина. Здесь же все наоборот, я не чувствовала ничего, зато Луи явно мучился от какой-то боли.

– Бэри, я причинила вам боль?

Каково было спросить это? Шепотом, почти со всхлипом, с ужасом понимая, что со мной что-то не так, потому что мужчине со мной больно. И вдруг ответ:

– Причина не в вас, а во мне!

В следующие ночи я супруга в спальне не видела.

Кому можно рассказать о таком, не королю же! И не графине де Ноай, старой и строгой. И не тетушкам, которые начнут смеяться над юными супругами.

Да уж, моя семейная жизнь в Версале не задалась с самого начала…

Днем веселье, множество самых разных публичных дел, а по ночам тоска и страх, что если ничего не изменится, то меня просто вернут Австрии как не сумевшую выполнить задачу, а задача – рождение наследников.

Но и днем не всегда бывало весело и даже спокойно.

Его Величество, выйдя из покоев юной дофины, направился поскорее к своей любовнице, мадам Дюбарри. Видно, мысли о прелестях брачной ночи так распалили короля, что ему самому срочно требовалось женское внимание.

Графиня Дюбарри всегда умела понимать своего венценосного покровителя, она не стала ломаться, сначала удовлетворила королевский пыл и лишь потом принялась расспрашивать, что же произошло в спальне новобрачных.

Людовик вздохнул:

– Боюсь, ничего.

– Как это? Малышка показалась мне вполне очаровательной.

– Мне тоже, но не Бедному Бэри. Мой внук не взглянул на свою супругу, кажется, ни разу, а уж дождаться от него слова… Боюсь, малышка не скоро услышит голос собственного мужа.

– А в этом виноваты вы, сир!

– Я?! – изумился Людовик.

– Вы, вы! До того как отправлять Бедного Бэри, такого медлительного и нелюдимого, в постель к неопытной девочке, нужно было обучить его кое-чему.

– Не вы ли собирались учить, мадам?

– Нет, не я, без меня найдутся. Мужчина, ложащийся на супружеское ложе, должен быть опытен.

Людовик подумал, что Дюбарри, как всегда, права. Он вспомнил себя за ловлей мух с подружкой и усмехнулся:

– Может, у Бэри что-то получится и так?

– Да он и пробовать не станет, лентяй этакий! Ах, сир, хватит о проблемах внука, подите ко мне, я вам создам другие проблемы…

Выйдя замуж за Луи, я неожиданно для себя из младшей дочери Марии-Терезии, которую все воспринимали ребенком, вдруг превратилась в первую даму Франции! Король – вдовец, мать Луи – дофина Мария-Жозефина умерла, и первой дамой невольно становилась супруга дофина, то есть я. Быть младшей, последней, той, до которой просто руки не доходят, и вдруг оказаться первой, да еще и во Франции – это столь крутой поворот в жизни, что дух захватывало. К счастью (или несчастью?), я была жизнерадостной девочкой, не задумывавшейся над сложными вопросами и неспособной вообще долго на чем-то удерживать свое внимание.

Я испытывала шок за шоком. Привыкшая, что матушка с отцом никогда не выставляли свою и нашу личную жизнь напоказ, в Версале встретилась с полной противоположностью.

В Вене жизнь четко делилась на публичную и личную. Для публики были появления на балконе во время праздников, приемы, поездки, шествия, гуляния… даже для двора Шенбруннский замок, а для нас – закрытые от посторонних глаз внутренние комнаты и Лаксенбург, куда двор просто не помещался, а потому не присутствовал. Матушка говорила, что ей вполне хватает за столом собственной большой семьи, чтобы была необходимость в присутствии десятков гостей за обедом ежедневно. Мы с Шарлоттой за столом на приемах бывали в исключительных случаях, но знали, что это так.