Первый железнодорожный эшелон с полевым управлением и вспомогательными службами отправился из Киева вечером 20 июня. В 15 часов 21 июня в Тернополь на автомашинах отправилась основная группа генералов и офицеров округа. И даже здесь командование округа допускает оплошность, не взяв в колонну офицеров оперативного отдела и управления ВВС, которые выехали позже, что сразу наложило негативный отпечаток на руководство войсками.

Прекрасно понимало складывающуюся на границе обстановку и командование армий Киевского Особого военного округа. Так, командующий 5-й армией генерал-майор М. И. Потапов в беседе с генералом К. С. Москаленко доверительно сказал: «…Обстановка очень тревожная. Сосредоточение немцами нескольких десятков дивизий перед нами на границе определенно имеет отношение к нам. Думаю, что фашистское командование готовит против нас не просто провокацию, а что-то похуже…» [196]

Учитывая сложную обстановку на границе, командование армий проводило кое-какие мероприятия на свой страх и риск. 20 июня 1941 г. командующий 6-й армией запретил перемещения штабов частей и соединений, убытие личного состава из мест дислокации своих войск. Генерал-лейтенант Музыченко смог убедить командование округа не проводить окружные сборы артиллеристов, а провести только армейские. Без доклада командованию округа он посадил некоторые части в укрепрайоны [197], усилив тем самым боеготовность своих войск.

Некоторую инициативу проявляло и командование корпусов. Так, командир 17-го стрелкового корпуса генерал-майор И. В. Галанин обратился к командованию округа за разрешением временно прекратить работы по строительству долговременных оборонительных сооружений и в течение двух суток оборудовать свою полосу обороны. Это разумное мероприятие было санкционировано начальником штаба округа генерал-лейтенантом М. А. Пуркаевым.

Обеспокоенное участившимися случаями нарушения воздушного пространства германскими самолетами командование 12-й армии запросило штаб округа, в каких случаях можно открывать по ним огонь. Ответ пришел очень быстро:

И этот не совсем понятный запрет руководства округа был передан в войска. Частям округа категорически запрещалось открывать огонь по самолетам противника, даже если они нарушат государственную границу и появятся над нашей территорией. А какое еще указание могло дать руководство округа, получив запрещающее распоряжение свыше?

Проводимые в штабах и округах мероприятия не оказывали заметного влияния на повышение боевой готовности войск, так как до начала боевых действий частям и соединениям приграничных округов запрещалось занимать подготовленные рубежи обороны на границе. Да и последующие действия руководящего состава армий, корпусов, дивизий, полков, батальонов при переходе противника в наступление не были четко определены, все упиралось в слова — «до особых указаний». А какие могут быть указания, когда на твои части движутся вражеские цепи и уже отсутствует связь с вышестоящим командованием. Приказ должен быть один — «огонь!». А этого, к сожалению, 22 июня 1941 г. не произошло. До 6 часов 30 минут войскам приграничных округов не давалось разрешение на ответные боевые действия, что привело к непоправимым последствиям [198].

Все эти даваемые вышестоящими штабами непродуманные указания, вводимые в войска запреты сеяли неуверенность и подавляли инициативу у низшего звена командного состава. Здесь прослеживается и вина командования КОВО, не выполнившего многих мероприятий, находившихся в их компетенции, ограничиваясь только докладами в Москву о надвигающейся опасности.

Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский вспоминал: «Несколько смущало нас и непонятным было спокойствие, царившее в наших руководящих военных верхах. Да и со стороны прессы веяло успокоенностью. Ничто не напоминало о надвигавшейся грозе. Несмотря на это, на душе было неспокойно… Откровенно говоря, мы, офицеры, не верили тому, что заключенный между Советским Союзом и Германией договор не будет ею нарушен…

Состояние дел тревожило. Работы по созданию укрепрайонов только развертывались, и требовалось длительное время для того, чтобы можно было опереться на эти укрепления в случае начала войны. Старые УРы были разрушены и заброшены. Невольно возникал вопрос, на что мы рассчитываем, чем объяснить такую беспечность, проявляемую со стороны Генерального штаба и командования КОВО… В воздухе пахло войной, и только слепые и глухие этого не замечали или не хотели замечать. Царило какое-то затишье и никакой информации не поступало сверху…

У меня лично, да и у многих генералов сложилось весьма невыгодное впечатление о командующем округом генерале М. П. Кирпоносе. Не по плечу ему была эта ответственная должность» [199].

А обстановка на западных границах СССР продолжала усложняться. 11 июня 1941 г. по линии органов НКВД прошел доклад о том, что германское посольство в Москве 9 июня получило распоряжение из Берлина о подготовке к эвакуации. В нем указывалось, что в подвальном помещении посольства сжигаются архивные и другие документы.

В этот же день поступило и тревожное сообщение из Берлина от «Старшины», в котором советский разведчик докладывал о неизбежности удара вооруженных сил Германии по войскам Красной Армии.

15 июня 1941 г. в Москву пришло кричащее сообщение от Р. Зорге о том, что война начнется 22 июня.

16 июня пришло очередное сообщение от «Старшины», в котором сообщалось, что все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены и удар войск вермахта можно ожидать в любое время.

18 июня на советско-венгерской границе были задержаны два венгерских офицера, которые сообщили, что военное нападение на Советский Союз следует ожидать от 20 до 27 июня этого года. В этот же день в полосе 5-й армии КОВО через границу перешел фельдфебель германской армии, который сообщил, что война начнется в 4 часа утра 22 июня.

В этот же день советскому руководству было передано и сообщение из Швейцарии, в котором тоже было названо это число начала боевых действий на советско-германской границе.

20 июня на участке 94-го пограничного отряда Украинского погранокруга три подошедших к советским пограничникам венгерских солдата сообщили о готовящемся вторжении германских войск.

Даже работники центрального аппарата МИД, анализируя отдельные факты, делали серьезные выводы о готовящемся нападении. Так, заведующему протокольным отделом Народного комиссариата иностранных дел 19 июня 1941 г. поступил доклад начальника отдела капитана второго ранга Зайцева, в котором он сообщал: «…производя регистрацию поездок иностранцев, обратил внимание на следующее обстоятельство: весь аппарат германского военно-морского атташе в Москве состоит из семи человек. Из них выехало в Берлин четыре, на 20 июня заказали билеты оставшимся трем сотрудникам. Таким образом, в аппарате атташе не остается ни одного из известных мне сотрудников этого аппарата, что несколько необычно и странно» [200].

Какой же можно было сделать вывод из приводимых фактов? Только один — и командование военных округов, и народный комиссар обороны, и члены правительства, и сам И. В. Сталин были прекрасно осведомлены о положении на западных границах СССР.

Да и в самом Генеральном штабе Красной Армии все руководство ожидало начала грозных испытаний. Генерал-майор В. А. Никольский (в 1941 г. — офицер разведуправления) вспоминал: «В Разведуправлении все ожидали войны со дня на день. Военное руководство вынуждено было дать указание о повышении боевой готовности войск, однако с оговоркой: на провокации не поддаваться. В ночь на 22 июня в атмосфере строжайшей секретности в Разведуправлении проводились мероприятия, на которых изучались и решались вопросы организации разведки в случае нападения Германии на Советский Союз» [201].