Господин Кандзаки одобрил решение Акиры, и тот поспешил к своим женщинам. Масако, издавна привыкшая повиноваться малейшему слову и жесту господина, согласилась без всяких вопросов. Иное дело Мидори. Взволнованно выслушав супруга, она, к его удивлению, быстро промолвила:

– Я не хочу уезжать, господин! Я желаю остаться с вами!

– Как только опасность минует, вы вернетесь, – сказал Акира.

Но женщина не хотела слушать и повторяла, что не поедет. Акира смотрел на нее с изумлением: теперь она не казалась похожей на безупречную драгоценную жемчужину, она была страстная, живая, горячая, как огонь, ее щеки порозовели, глаза сияли, на лице отражалась целая смесь противоречивых, до боли обостренных чувств.

В былое время Акира, наверное, нашел бы необходимые доводы и сумел успокоить Мидори. Но теперь дело обстояло иначе, и он холодно и твердо повторил приказ.

Потом он лег спать и быстро уснул, а женщина принялась складывать одежду мужа. Как она любила все эти вещи – неотъемлемую часть его и своей жизни! И маленький веер из черной бумаги с красным узором, и бамбуковые палочки, и самшитовый гребень! Она любила даже боевые доспехи его коня! Все это наполняло ее душу, душу самурайской женщины, чувством причастности к чему-то необъяснимому, но возвышенному, непонятному, но великому! Но сейчас она была грустна. Господин хочет отослать ее. Почему? Мидори не видела чумы, ничего о ней не знала и не боялась ее. Киото далеко, а в крепости все здоровы, и здесь редко появляются люди из других провинций. Она не страшилась смерти, потому что знала с детства: смерть никогда не ищет нас, мы сами приходим к ней по дороге, обозначенной судьбой. Вот зла стоит бояться. Если б Мидори спросили, что есть зло, она, пожалуй, ответила бы, что это нарушение установленного порядка, то, что препятствует гармонии. Война – иное дело, а в мирной жизни жена должна пребывать подле своего мужа, разделять его горести и радости. И хотя пришло время, когда Мидори узнала нечто такое, чего разделить не могла, она считала своим долгом служить Акире. Дело в том, что с некоторых пор женщина следила за своим господином, и то, что ей открылось, устрашило ее разум и повергло душу в смятение. Она долго размышляла, в ней боролись преданная своему клану самурайка и любящая жена. В конце концов победила жена, и Мидори решила молчать, жить так, как жила прежде, наблюдать, не пытаясь объяснить и понять.

Она почти сложила одежду Акиры, как вдруг заметила, как что-то упало, быть может из рукава. Письмо. Бросив быстрый взгляд на спящего мужа, Мидори взяла листок в руки и развернула. По слогу и почерку было видно, что писала женщина. Любовное послание! За изящными выражениями угадывались далеко идущие цели. Незнакомка подписалась «Кэйко» и внизу начертала еще одну фразу уверенной, твердой, прекрасно владеющей кистью рукой: «Нас всегда соединял Кэйтаро, наш сын. Я надеюсь его увидеть».

От письма исходил аромат хризантем. А это имя – «Кэйко»? Имя ее дочери. Значит, господин давно знаком с этой женщиной, должно быть, постоянно навещает ее в Киото. «Наш сын»! Она родила господину сына. Вот почему он всегда был спокоен, когда речь заходила о наследнике, и ничуть не огорчился из-за рожденной ею девочки. Он назвал ее Кэйко, очевидно, в честь той, другой. Значит, сын той женщины станет наследником рода Кандзаки! Мидори душили слезы. Она не имела права выговаривать мужу – мужчина может завести любое количество женщин, и, если ты не сумела стать единственной, это твоя вина.

Мидори спрятала письмо. Она думала всю ночь, не смыкая глаз. Она совершила преступление, не защитив свой клан, не перекрыв дорогу злу, и теперь наказана.

Она решила обо всем рассказать отцу. О том, что ее муж – шпион князя Нагасавы и что именно он укрыл у себя, а после освободил того таинственного пленника.

Мидори не учла одного: на сей раз в ней тоже победила женщина.

Снег падал большими хлопьями, он заново выбелил все: и холмы, и дороги, и лес. Потом пришел день, день без солнца, и небо выглядело грязно-серым, неживым. О, если б солнце стояло высоко над головой, снег сверкал бы, как золотая пыль на поверхности бумажного веера, и всюду, причудливо переплетаясь, играли бы прозрачные голубые тени.

Вокруг простирались снежные дали, и даже звенящий в вышине ветер не нарушал величавого спокойствия этих мест. Белый туман лежал плотной пеленой, он не имел ни очертаний, ни границ, вдаль уходили поросшие соснами горы, и там, за мрачными вершинами сгущалась тьма.

Кэйтаро не знал, правильно ли выбрал дорогу, но упорно двигался вперед, как он предполагал, к границе одной из самых крайних северных провинций, где у господина Нагасавы еще оставались дальние родственники, способные приютить его вместе с остатками войска.

Помнится, отец говорил: «Дороги есть везде – зачастую мы их просто не видим. И главная из них – дорога судьбы: с нее не свернешь, не замедлишь путь, не устроишь привал».

Кэйтаро шел и шел, и его поддерживала только надежда на то, что отец жив, и он сможет увидеть его, словно солнце на небе! Было холодно, резкие порывы ветра наполняли окружающее пространство глухими вздохами. Всюду виднелись лишь угрюмые холмы, зловеще торчащие сучья обнаженных деревьев, неподвижные безмолвные небеса.

И вот настал тот момент, когда сердце молодого человека возрадовалось, – он стал различать на склонах холмов силуэты построек, почти сливавшиеся с окружавшей их естественной средой и сейчас, на фоне ненастного дня, казавшиеся сиротливыми, покинутыми.

Но такое впечатление, как водится, обманчиво, и вскоре Кэйтаро заметил спускавшийся по дороге небольшой самурайский отряд. Юноша был так рад людям, что, забыв об осторожности, почти побежал им навстречу. Если это были и не друзья, то, во всяком случае, не враги. Едва ли здесь могли оказаться слуги князя Аракавы.

Кэйтаро сказал, кого ищет, и воины не выразили удивления. Его привели к местному правителю Ямаги-сан, в дом с просторными комнатами и галереями, и Кэйтаро сразу понял: перед ним союзник. Он поведал, как долго добирался сюда, отказался от предложенного угощения и от ванны и выразил желание поскорее увидеться с отцом.

– Он здесь, – сообщил Ямаги-сан, и сердце юноши подпрыгнуло от радости. – Господин Нагасава был тяжело ранен, но теперь почти поправился. Сейчас он живет уединенно и не желает никого видеть, но, думаю, будет очень рад встретиться с вами, молодой господин. Я уже послал к нему человека с докладом.

Кэйтаро сердечно поблагодарил Ямаги-сан. Выйдя на улицу, юноша увидел, что над горами пылает закат: он растекался по небу золотыми ручейками и оживлял пейзаж, заливая его теплым красноватым светом.

Кэйтаро остановился, чувствуя на лице легкое нежное прикосновение падающих с неба невесомых снежинок. Молодой человек пребывал в том удивительном состоянии, когда словно не ощущаешь времени: мгновения плывут безмолвной вереницей, и сквозь легкую путаницу мыслей пробивается чувство ожидания чуда.

И чудо свершилось – Кэйтаро увидел отца: спустя четверть часа юношу проводили к нему, в небольшой дом у подножия холма. Нагасава выглядел постаревшим; он словно в одночасье лишился последнего запаса некогда поддерживавших его сил: и физических, и духовных. Но любимый меч-катана был при нем, а в осанке сохранилась врожденная гордость наследственного даймё.

Нагасава не произнес никаких слов, но его рука, стиснувшая плечо сына, вмиг обрела прежнюю силу и твердость.

Кэйтаро с бесконечным восхищением и глубокой любовью смотрел в скованное привычной хмурой сдержанностью лицо.

Немного позднее Нагасава сказал:

– Нет, я не ждал. Но надеялся.

– Я тоже, отец.

– Садись. Ты проделал долгий путь.