— Задница! — с восторгом шепчет Чарли. — Жопа! — Он косится на меня. — Говно. Говни-ще. Говняный!

— Чарли! — Я в шоке. — Это ужасно. Где ты такого набрался?

Чарли пожимает плечами:

— В школе, конечно. Только я их все равно не говорю. Мам, а зачем нужны плохие слова?

— Их иногда говорят взрослые, дорогой, когда очень, очень сильно сердятся.

— А я иногдаговорю — дундук, — заговорщически хихикает Чарли. — Когда этот противный Мило ко мне пристает.

— Дундук — это можно. — На секунду прижав сына к себе, я вдыхаю теплый детский аромат. — Кажется, мы забыли взять книжки. Ну-ка, сбегай наверх, выбери, что будем читать у Джулиана.

— Теперь у нас с тобой есть секрет, правда, мам? — Вскидывая ноги, как заправский каратист, Чарли скачет к двери.

— Правда, дорогой, — подтверждаю я уже из ванной.

Еще одна чисто деревенская проблема: природа не терпит макияжа. Прогуливаясь по проселочной дороге с ярко накрашенными губами, вы будете чувствовать себя идиоткой, да и выглядеть не лучше. А мне, как я уже говорила, естественный облик противопоказан, если только эта естественность не творение рук визажиста. Вытряхнув в объемную косметичку содержимое парфюмерного шкафчика, назло судьбе сую еще два тюбика помады, тени и тональный крем. Клоунский вид на выходные обеспечен, ну и черт с ним. Выбор невелик: либо изображать из себя мужика в юбке, либо размалеванную шлюху. Ни тот ни другой вариант меня не прельщает, но второй как-то ближе.

Особо приятным наше путешествие не назовешь. Поезда — штука ненадежная, запросто превращаются в аттракцион ужасов. Особенно тяжело приходится пассажирке с двумя детьми, которые так и норовят ускользнуть от родительского ока и прилипнуть к очередному странному субъекту. Мои дети обожают носиться взад-вперед по вагону, совершенно игнорируя симпатичных старушек и их смирных внуков. Джек и Чарли питают слабость к беседам с бритоголовыми громилами, футбольными фанатами и личностями, мягко говоря, в подпитии. Их идеал — фанат «Миллуолла», пьяный в стельку и с лысым черепом, но и к рядовым оборванцам они тоже вполне благосклонны.

Помимо мальчишек в дороге меня сопровождают тяжеленный чемодан, корзина с книжками и плюшевыми тварями, увесистый пакет с сандвичами и пачка газет (ну-ну). Через два с лишним часа я выбираюсь из вагона помятой, обтрепанной и вымотанной; вся в крошках и с пятном от сока на рукаве.

Джулиан ждет нас на платформе. Мальчишки замечают его первыми.

— Джулиан! — кричит Чарли. — Привет, Джулиан! Мы любим тебя! Мышку нарисовали тебе! Правда, Джек?

Джек смущенно кивает, протягивая Джулиану руку.

— А я уже в команде, Джулиан! — Чарли носится кругами. — В футбольной! Я прямо как супермен!

— Я люблю мышей и Дэвида Бэкхема, — шепчет Джек. — Ты тоже?

Радость так и распирает его, но глаза поднять он стесняется. Джулиан малыша не слышит, и вместо приветствия я говорю:

— Джек сказал, что любит Дэвида Бэкхема. И мышат.

— Правда? — радуется Джулиан, ероша Джеку волосы. — Молодец. А почему?

— Потому… — Джек от усердия морщит нос. — Потому что люблю. Бэкхем быстло бегает.

— Это он может, — смеется Джулиан. — Привет, Клара. — Он целует меня. — Как доехали?

— Отлично. Испачкались, правда… — я демонстрирую пятно на рукаве, — а в остальном все отлично.

— Ну и хорошо, — отзывается Джулиан. — Чистюлей тебя никто не назвал бы. Помню, что в тарелке было, то и на тебе.

Я не знаю, как реагировать. «Синдром Дауна — это пожизненный приговор, Джулиан». Так, что ли?Впрочем, ответа Джулиан не ждет; да и мне неплохо бы попридержать язык — он ведь не со зла, а по простоте душевной.

— Ну что, ребята? — Джулиан кивает в сторону своей машины. — Поехали?

Особняк великолепен: по-георгиански основателен, весь увит глицинией. Аллея от ворот к крыльцу тянется непристойно долго. Мальчишки оглушительными воплями приветствуют всех встречных овец и коров, а Джулиан ведет со мной учтивую беседу, как благонравный племянник с поднадоевшей незамужней тетушкой: «Прекрасная погода, не правда ли? Всходы нынче хороши. Взгляни, какой фазан».

Гостей будет полон дом, рассказывает Джулиан. Мы уже здесь, Эви и Фло приедут после обеда, так же как и Дигби с Магдаленой, родители Френсиса. Мисс Джонсон, соседка Джулиана, обещалась быть к обеду. Этер, сестра Дигби, приедет с детьми завтра.

Под неистовый собачий лай мы выбираемся из «лэнд-ровера» и шагаем к крыльцу, где нас ждет радушная хозяйка. Анна, третья жена моего отчима, принимает нас в джинсах и пушистом свитере, умудряясь выглядеть непринужденно по-деревенски и чертовски женственно. Как ей это удается? Я немедленно скисаю, проникаясь ненавистью к каждому миллиметру своего никуда не годного наряда.

— С приездом. — Анна целует всех по очереди. — Обед через полчаса. Ваша обычная комната готова. С вещами помочь?

— Благодарю, мы справимся. Идем, ребята. Чарли, дорогой, захвати корзинку.

— Мы хотим с Джулианом, — тянет Джек. — У него цыплята.

Я оглядываюсь на Джулиана, тот весело кивает.

— Покажу им курятник. Перед обедом по рюмочке — не возражаешь? Тогда спускайся в малую гостиную. Минут через пятнадцать, идет?

— Ладно, — говорю я. — Спасибо тебе. А вы, — я строго смотрю на мальчишек, — ведите себя прилично.

— Ладно! — кричат они и со всех ног несутся к курятнику.

Мы всегда останавливаемся в Вишневой комнате, где царит пурпурное великолепие: на окнах тяжелые густо-вишневые шторы, на кровати вишневое покрывало, обивка диванов и кресел тоже цвета спелой вишни. Места в комнате более чем достаточно даже с разложенными для детей раскладушками. Обойдемся без раскладушек. Роберта нет, а ребята будут счастливы поваляться на поистине королевском, с пологом, ложе. Меня вдруг разбирает злость… или горькая досада, если как следует прислушаться к чувствам, но я не желаю прислушиваться. Не здесь. И не сейчас.

Первым делом умываюсь и чищу зубы: от поездов и самолетов у меня почему-то всегда кисло во рту. Сажусь на кровать. Наверное, надо переодеться. Нет, не стану. Целую вечность разглядываю вазу с колокольчиками на прикроватной тумбочке. Смотрю на часы: до назначенной в малой гостиной встречи целых десять минут. Господи, ну почему бы мне не чувствовать себя здесь хоть немного свободнее? Вздыхаю. Подпрыгиваю на кровати, проверяя пружины на прочность. Снова смотрю на часы: еще восемь минут. Ладно. Вряд ли мир рухнет, если я заявлюсь немножко раньше.

Уж сколько лет навещаю Джулиана, а где кто живет, до сих пор не разобралась. Медленно спускаясь по лестнице, отмечаю тишину и привычность ароматов: в особняке всегда пахнет воском для мебели и цветами. Справа доносится приглушенный шум — там кухня; я сворачиваю налево, в коридор, ведущий к малой гостиной.

Первое, что бросается в глаза с порога, — галерея фотографий, занимающих все горизонтальные плоскости в комнате. Какого черта, спрашивается, я каждый раз сравниваю количество снимков родных детей Джулиана (десятка полтора) со своим одним-единственным свадебным снимком? Ведь знаю, что ничего здесь не изменится, и все равно пересчитываю с надеждой.

Джулиан уже на месте. Высокий, седовласый, аристократичный, мой отчим беседует с мисс Джонсон, вальяжно прислонившись к камину. Мисс Джонсон прибыла к ленчу в брючной тройке; в кресле она сидит широко расставив ноги и задрав подбородок — член закрытого мужского клуба позапрошлого века. Коренастая и упитанная до степени кадушки, мисс Джонсон носит исключительно брючные костюмы, курит тонкие, но убийственно крепкие сигары, а утреннему чаепитию предпочитает стрельбу по кроликам, которых она называет не иначе как «эти пидоры».

— Клара, — блеснув глазками-смородинками, улыбается мисс Джонсон. — Чертовски рада тебя видеть, малышка.

— Привет, Миртл. — Я целую ее. Люблю я мисс Джонсон, о сексуальной ориентации которой мы распространяться не станем, поскольку в округе это не принято.