Бросаем прощальный взгляд на развалины Каракорума и едем дальше. В одиннадцать часов делаем небольшой привал у ручейка, а затем продолжаем свой путь по долине Орхона. Долго петляем по широкой долине, пока наконец не добираемся до холмов, окаймляющих глубокое русло, С вершины одного из них открывается чудесный вид на всю долину. Но вот широкая серебряная лента извилистой реки скрывается за горизонтом, и, оглядываясь назад, мы с трудом различаем стены Эрдени-Цзу, а Каракорум как сквозь землю провалился. Через высокий перевал покидаем долину Орхона. Вдали, сверкнув, тут же исчезает озерцо величиной не больше венгерского озера Веленце. Только камыша здесь нет. Темносиняя вода покрыта черными полосками ряби. Это Огийн-нур. Въезжаем в маленькое селение и узнаем, что это центр шестого участка Огийннурского сомона. Тут мы обедаем. Нам подают баранину с лапшой — любимое кушанье монголов. Пока сопровождающий нас Вандуй занимается устройством всяких официальных дел, мы осматриваем селение. Оно состоит из нескольких кирпичных домиков. Стены побелены известью, двери окрашены синей краской, крыши глинобитные. В трех домиках разместились участковое самоуправление, школа и магазин. Вокруг разбросано несколько юрт. Селение кажется совсем безлюдным, лишь у постоялого двора нетерпеливо роют копытами землю три лошади, привязанные к натянутому между двух столбов канату, да огромный, величиной с небольшого теленка пес гоняется за маленькой собачонкой. Никакие другие шумы не нарушают тишины.
Вскоре возвращается Вандуй и сообщает, что наш таинственный спутник Чимед останется здесь. Только теперь мы узнаем, что родители Чимеда живут в шестом участке Огийннурского сомона, а так как постоянной связи с этим участком нет, то Чимед и поехал с нами, воспользовавшись оказией. Мы жалеем, что придется с ним расстаться. За короткое время мы успели привязаться к нашему попутчику. Идем на постоялый двор, чтобы попрощаться с Чимедом, но он как сквозь землю провалился. После долгих поисков, уже отказавшись от надежды найти исчезнувшего попутчика, направляемся к машине, и в ней, к нашему удивлению, обнаруживаем спокойно сидящего Чимеда. Он раздобыл две бутылки водки и терпеливо ждет, чтобы выпить с нами на прощание. Едва мы успеваем осушить свои пиалы, как шофер Сумья заводит мотор, и машина трогается. Я стучу в стенку кабины, чтобы предупредить шофера, что Чимед еще не успел вылезти из кузова, но Вандуй останавливает меня: оказывается, Чимед поедет с нами, пока не встретит юрту своих родителей, которая должна быть где-то поблизости.
Километров десять едем, не обнаруживая никаких признаков жизни. Чимед спокойно беседует с нами, как будто нисколько не волнуясь о том, где и когда найдет своих родителей. Наконец показалась какая-то юрта. Сумья вылезает из кабины, о чем-то расспрашивает ее обитателей, и мы едем дальше. Километров через двадцать показывается еще несколько юрт. Выскакиваем из машины. Собаки встречают нас крайне недружелюбно. Из какой-то юрты выходит старуха, и после долгих расспросов выясняется, что она кое-что слышала о семье Чимеда, стада которой паслись где-то здесь неподалеку, но это было еще в прошлом году. Где они теперь, женщина не знает.
Наша машина окончательно покинула проезжие дороги, и я начинаю расспрашивать Чимеда, когда он последний раз видел свою семью. Он рассказывает мне, что прошлым летом долго пробыл у родителей, а с тех пор только переписывался с ними; где они теперь кочуют, он и представления не имеет. Чимед родился в этих местах и знает их как свои пять пальцев; ему точно известно, где и когда растет та или другая трава, в (какое время года скот лучше пасти на склонах холмов и когда его перегоняют в долины. Но степь так обширна, а пастбища отстоят так далеко друг от друга, что он не может угадать, на каком из них сейчас разбили свои юрты его родители. Точного адреса для писем нет, Чимед шлет их в участковый центр, куда члены его семьи постоянно за чем-нибудь наведываются и забирают почту. Ответные письма следуют тем же путем: сначала в участковый центр, оттуда в сомонный, потом в аймачный и далее самолетом в столицу. На это, конечно, уходит много времени, и, пока письмо в дороге, стада продолжают кочевать в неизвестном направлении.
Меня все больше волнует вопрос, как же мы отыщем родителей Чимеда. Просто найти человека, когда он живет в постоянном поселении и у него есть точный адрес: название улицы, номер дома, квартиры, подъезда, этажа. Но здесь это отнюдь не такая простая задача. Помочь Чимеду найти родителей, которых он не видел целый год, — это лишь частный случай очень сложной государственной проблемы организации почтовой связи и управления страной. Наш грузовик более пяти часов мчится по степному бездорожью, пока наконец (вдали не показывается всадник. Вскоре мы с ним сближаемся и видим, что это седой старик, лихо гарцующий на горячем скакуне: под мышкой у него аркан на палке. Мы спрашиваем всадника, не знает ли он, где находится гер(юрта) родных Чимеда, на что получаем отрицательный ответ. Но старик указывает на пасущихся вдалеке верблюдов и говорит, что там есть юрта, где, может быть, нам ответят на мучающий нас вопрос. Обитатели этой юрты, действительно, наводят нас на след. Оказывается, надо пересечь каменистую равнину, повернуть на восток и ехать до тех пор, пока у подножия горы не покажется телеграфная линия. Следуя вдоль нее направо, мы быстро доедем до белой юрты, где живут родичи Чимеда, после чего найти его родителей будет уже совсем просто: в Монголии родичи пасут свои стада сообща.
Еще через несколько километров показывается юрта, из которой стремительно выбегают ребятишки; вслед за ними (выходит женщина, за ней мужчины. Наконец-то! День уже склоняется к вечеру.
Родители Чимеда встречают нас перед юртой, с левой стороны. Встреча отца с сыном трогательна: сначала они приветствуют друг друга по обычаю, обнимаются и целуются в обе щеки и только потом дают волю чувствам. Нас радушно приглашают в юрту и усаживают за очагом на постланных на земле шкурах. Глава семьи садится лицом к входу, против него Чимед, справа от двери сидят на корточках мать и две маленькие внучки. Кёхалми присоединяется к женщинам, но ей подают маленький стульчик, тогда как все остальные сидят или на корточках, или по-турецки.
Под котлом на очаге уже весело трещит огонь. Юрта совсем простая, каркас ее сделан из некрашеных планок. Чаепитие проходит почти в полном молчании. Нас угощают урумом(сметаной) и маленькими кусочками белого сыра арула [58], затем всех обносят молочной водкой. Хозяева любезно расспрашивают нас о наших планах и работе, потом предлагают осмотреть другие юрты.
У семьи три юрты. Люди живут в большой чистой юрте, что посередине. В маленькой юрте, покрытой рваным войлоком, держат приплод скота, появившийся на свет осенью или зимой. Молодняк больше всего страдает от зимней стужи и нуждается в укрытии. В третьей юрте хранится различный инвентарь и инструменты; здесь же сушат лапшу и вялят тонко наструганное мясо. Хотя эта юрта служит мастерской, здесь находится ложе, на котором, очевидно, кто-то спит. Юрты обнесены изгородью, образующей двор ( хата) — точно такой же, какой мы увидели в городе. Изгородь сделана из жердей и веток. В углу двора сиротливо мычит теленок. Начиная от Худжирта, мы видели подобные дворики или загончики у каждой юрты. Иногда они огорожены досками или ящиками, иногда рифленой жестью. В большинстве случаев загоны бывают квадратными. Огорожены они лишь с одной стороны или с двух под углом, в виде римской пятерки, причем вершина угла направлена на север, а изгородь служит скоту защитой от холодных северных ветров.
Для изгородей используется то, что легче достать в данной местности. В лесистых районах Хангая изгороди деревянные, на равнинах — из больших камней, вблизи оазисов — тростниковые или камышовые. Там же, где, кроме земли, ничего нет, делают насыпи или ставят юрты у скалы. Во время нашей поездки мы часто видели на южных склонах большие черные пятна унавоженной земли; это места стоянки, где защитой от ветров служила гора.
