«Таинственная починка пути встречалась нами и в других пограничных местах», — отметил художник в путевом дневнике. Хотя он знал: ничего таинственного в спешном ремонте не было. Просто переправы, мосты и дороги подготавливались к проходу регулярных войск. Это должен был быть второй поток, который с юга поддержит северную группировку, двигавшуюся по долине реки Сарыкол. Так шла обычная подготовка к наступлению. В противном случае мосты бы разрушали.
Ночь 23 сентября караван встретил у подъема на перевал Караул-даван. В сумерках взошла луна, и неожиданно появился лама-Блюмкин. «Чтобы миновать мост, его провели где-то через поток», — писал Н. Рерих. Осторожность ламы вполне понятна: на мосту британские часовые и их очень интересуют ночные богомольцы, шляющиеся по стратегическим дорогам. Однако лама оставался в лагере всего несколько часов. Вооружившись топором и фонарем, он вновь отправился к пограничным достопримечательностям. «На перевал лама пойдет ночью…» Блюмкин провел скрупулезное обследование участка. Нанес на карту блок-посты, пограничные кордоны, удобные высоты. Уточнил протяженность отдельных участков, степень трудности их преодоления и состояние коммуникаций.
На следующую ночь, 24 сентября, лама снова объявился на стоянке. На этот раз в костюме уроженца Китайского Туркестана мусульманина-купца из Яркенда. И здесь Рерих впервые занес в дневник ошеломившую его подробность: «Оказывается, наш лама говорит по-русски. Он даже знает многих наших друзей».
Что это за общие знакомые? Их, как минимум, двое. Первый — это Агван Доржиев, бывший агент русского Генштаба в окружении Далай-Ламы, затем консультант советской разведки. С ним Рерих познакомился до революции во время отделки и росписи буддийского храма в Санкт-Петербурге. Второй — народный комиссар иностранных дел Чичерин, известный Рериху еще по университету, главный генератор тибетских интриг.
Пораженный всезнанием и болтливостью Блюмкина, Рерих снова записал в дневнике: «Лама сообщает разные многозначительные вещи. Многие из этих вестей нам уже знакомы, но поучительно слышать, как в разных странах преломляется одно и то же обстоятельство. Разные страны как бы под стеклами разных цветов. Еще раз поражаешься мощности и неуловимости организации лам. Вся Азия, как корнями, пронизана этой странствующей организацией». Вот так, удивляясь и восхищаясь своим «ламой», вожди экспедиции дошли до китайской границы и 3 октября уже держали курс на Хотан.
Пройдя с экспедицией Западный Китай, Блюмкин прибыл в Москву в июне 1926 года. Именно Яков, по воспоминаниям Розонель Луначарской, привел Николая Константиновича в гости к наркому просвещения. Она рассказывала потом, как "с
Рерихом было интересно и одновременно жутко, как сидел у них в гостиной этот недобрый колдун с длинной седой бородой, слегка раскосый, похожий на неподвижного китайского мандарина".
Когда 13 июня 1926 года Рерих приехал в Москву, он в тот же день встретился с Бокием. Разговор их был о Шамбале, под которой подразумевался Западный Тибет. Бокий познакомил художника с результатами опытов Барченко. Кроме того, во время своего пребывания в Москве Рерих посещал Ягоду, а также Трилиссера, который консультировался у художника по поводу выдвигавшейся Барченко теории Шамбалы, а также дальнейших планов в связи с религиозно-политическим центром.
Связь «Единого трудового братства» с Рерихом не прерывалась. В 1927 году член братства Королев, отправленный в командировку в Ургу, в письме к Александру Васильевичу делился своими соображениями по поводу пересылки сочинения Рериха «Община»: «Книгу Рериха задержал с отправкой, потому что перед самой отправкой ее выяснил, что почтой посылать ее рискованно, как заграниздание, да еще такого содержания, и что она, вероятнее всего, сгниет в дебрях политконтроля. Тогда я решил ждать удобного случая, чтобы послать вам книгу через Бокия».
Само «ЕТБ» было просоветским и главной своей задачей считало активизацию политики СССР на Востоке.
Впрочем, прошедшего по дорогам Азии Блюмкина беспокоила и судьба экспедиции Барченко. Ситуация с ней выглядела печально. Пока был жив Дзержинский, жила и идея экспедиции в Шамбалу. После интриги Трилиссера, Ягоды и Чичерина летом 1925 года Феликс Эдмундович повел активную атаку против заговора зампредов. Дзержинский заявил Бокию, что уж в этом году экспедиция состоится во что бы то ни стало. Так бы оно и случилось, но 20 июля 1926 года после выступления на пленуме ЦК «железный Феликс» скончался от инфаркта. Такой исход событий похоронил надежды начальника Спецотдела. И хотя место главы ОГПУ занял нейтральный Менжинский — он был фигурой мягкой, внушаемой и не посвященной в тайны экспедиции. Истинную власть узурпировали зампреды, ярые противники этого предприятия.
После некоторых размышлений и попыток пробить экспедицию в новых условиях начальник Спецотдела сообщил Барченко, что, по всей видимости, теперь от их идеи действительно придется отказаться, но что он смог бы профинансировать любую экспедицию ученого в переделах СССР. Например, на Алтай, в интересующие Александра Васильевича районы. Бар-ченко в самом деле влекли те секретные трассы, которыми, по словам патриарха голбешников Никитина, пользовался он и его монахи, пробираясь к таинственной территории. Эта экспедиция состоялась летом. Помимо общих сведений о тайной «тропе голбешников» Барченко успел познакомиться с несколькими местными алтайскими колдунами. Они поразили его своими магическими возможностями, связанными с воздействием на погоду и практикой гипнотических состояний. Экспедиция была кратковременной, и скоро Барченко вернулся в Москву. О своих наблюдениях и находках он рассказал членам «Единого трудового братства» — Бокию и Москвину. С их ведома и при их поддержке он выехал для встречи с ленинградским отделением «ЕТБ».
В Ленинграде его ждало экстраординарное событие: на квартиру к члену братства Кондиайну, где остановился Александр Васильевич, неожиданно явились Рикс, Отто и прибывший из столицы Блюмкин. Яков был в состоянии бешенства. Он кричал Барченко, что тот не имеет права разъезжать по стране и предпринимать экспедиции на Восток без его, Блюмкина, санкции, что Барченко должен всецело и полностью в своей исследовательской работе подчиняться его контролю, иначе он пустит его «в мясорубку». «Его» — значило не только Барченко, но его жену и детей. «И помни, — истерично орал Блюмкин, — нам ничего не стоит уничтожить тебя. И если ты рассчитываешь на покровительство Бокия, то зря. И он и Агранов уже в наших руках. Благодаря тому, что мы знаем об их связях с масонами с дореволюционных времен, мы имеем силу воздействовать на них. Потому что, если эта информация всплывет где-то наверху, им — конец». Но пока что Бокий мог пригодиться Блюмкину, Риксу, Отто и «еще кое-кому». Главная ценность начальника Спецотдела заключалась, по мнению Блюмкина, только в том, что у того есть «Черная книга», «где собраны компрометирующие материалы на руководящих работников», и это «дает им в руки неограниченную возможность». Суперагент почему-то считал, что Бокий отдаст им «Черную книгу» в момент "X". Глеб Иванович, действительно, в силу специфики своего положения и по прямому указанию Ленина собирал материалы обо всех высших советских чиновниках — их личная жизнь так же была государственной тайной, и тайна эта хранилась на одной из полок Спецотдела. Именно об этой «Черной книге» и упомянет Барченко на допросе в НКВД летом 1937 года.
В конце же 1927 года «ЕТБ» предприняло попытку установить контакт с Гурджиевым. Для этой цели Барченко составил от имени своего тайного общества специальное послание. Его должен был передать мистику Блюмкин, о чем стало заранее известно Бокию. Однако Блюмкину не удалось этого сделать.
В то время как раз начиналась операция, связанная с поез-ками на Запад и Ближний Восток. Под видом торговой фирмы Блюмкин создал нелегальную резидентуру в Турции, используя финансовые средства, которые получал от продажи хасидских древнееврейских манускриптов, переданных ему из особых фондов Государственной библиотеки им. В. И. Ленина. Эти деньги предназначались для создания боевой диверсионной организации против англичан в Турции и на Ближнем Востоке. Однако часть средств Блюмкин передал Троцкому, который после высылки из СССР жил в Турции. Кроме того, он привез в Москву письмо Троцкого, адресованное Радеку.
