– Не нужно, – ответила я. – Увидимся завтра.

– Ты уверена? – переспросил Тони.

– Я позвоню Маргарет, может, она сумеет ко мне забежать во второй половине дня.

– Тебе что-нибудь принести?

– Возьми чего-нибудь вкусного в «Марксе и Спенсере».

– Я постараюсь прийти пораньше.

– Вот и хорошо.

Разумеется, Маргарет была в больнице уже через полчаса после моего звонка. Увидев меня, она постаралась скрыть свои чувства, но это ей не удалось.

– Я задам только один вопрос, – начала Маргарет.

– Нет, Тони этого не делал.

– Только не вздумай его покрывать.

– Да нет же, честно.

И я рассказала ей всю свою историю, описала нашу чудную перепалку с Хьюзом и то, что я отказалась примкнуть к дружной армии пользователей валиума.

– Вот и молодец, что отказалась от этой дряни, – заявила она. – Если от нее у тебя крыша едет.

– Можешь мне поверить, от этого валиума я стала злобной, как фурия.

– А Тони – как он со всем этим управляется?

– Сугубо по-английски, с полной невозмутимостью. А я тем временем начинаю тихонько паниковать… и не только при мысли о том, что придется три недели валяться на больничной койке: моей газете вряд ли понравится, что я выбыла из строя.

– Но ведь тебя, конечно, не уволят?

– Хочешь, побьемся об заклад? У газеты сейчас туго с деньгами, как и у всех кругом. Ходят упорные слухи о сокращении штатов в зарубежных офисах. И я не сомневаюсь: как только я выйду из строя на несколько месяцев, меня вычеркнут из списков и глазом не моргнут.

– Но, по крайней мере, тебе обязаны выплатить выходное пособие…

– Только не в случае, если я останусь жить в Лондоне.

– Ты торопишься с выводами.

– Да нет, просто, будучи типичной американкой, я реалистично смотрю на вещи. И еще я думаю о том, что после окончания ремонта и выплаты ипотечного кредита денег останется совсем немного.

– Ну хорошо, тогда позволь мне немного облегчить тебе больничную жизнь. Давай-ка я оплачу одноместную палату на ближайшие пару недель.

– А здесь это возможно?

– Я так делала, когда рожала своих детей. Это даже не очень дорого. Не больше сорока фунтов за ночь.

– Ой, за три недели получается очень дорого.

– Брось, пусть тебя это не беспокоит. Важно только одно: тебе нужен максимальный покой – и не когда-то, а прямо сейчас. И одноместная палата тебе, несомненно, пойдет на пользу.

– Да, но моя гордыня не позволяет принимать твою благотворительность, да еще в таких размерах.

– Это не благотворительность. Это подарок. Подарок на память перед тем, как я попрощаюсь с этим городом.

Я оторопела.

– О чем ты говоришь? – только и удалось мне выдавить.

– Мы возвращаемся в Ню-Иорк. Александр только вчера узнал о переводе.

– А когда вы едете?

– Через две-три недели. В фирме прошла серьезная реорганизация, в результате Александра сделали старшим партнером, и он должен возглавить отдел судопроизводства. Нам организуют переезд по-быстрому, пока в школе каникулы.

Меня снова охватила тревога. Маргарет – моя единственная подруга в Лондоне.

– Черт, – пробормотала я.

– Самое правильное слово, – отреагировала она. – Потому что, как я ни жаловалась на Лондон, как ни ворчала, а теперь понимаю, что буду страшно по нему скучать, когда мы вернемся в свою дыру, я стану домоседкой, буду возить деток на футбол, раздражаться на соседей по Чаппакуа[16] и удивляться, почему все вокруг такие зануды.

– А не может Александр попросить, чтобы ему разрешили задержаться подольше?

– Никаких шансов. Если фирма чего-то хочет, она это получает. Верь мне, через три недели я буду тебе отчаянно завидовать. Хоть этот город порой и способен свести с ума, зато здесь всегда так интересно.

К тому времени, как Тони добрался до больницы в тот вечер, меня уже перевели в уютную и удобную одноместную палату. Но когда мой муж спросил о причинах этого внезапного улучшения условий – и я рассказала ему о великодушии Маргарет, – его реакцией было полное неприятие, резкое и решительное.

– И какого черта она это устроила?

– Это ее подарок. Мне.

– Ты что, выпрашивала у нее подачки?

Я уставилась на него круглыми от удивления глазами:

– Тони, что ты…

– Признайся, пела Лазаря, била на жалость?

– Ты действительно думаешь, что я на такое способна? По-твоему, это на меня похоже?

– Ну, ей же явно стало так жалко тебя, бедняжку…

– Я повторяю: это подарок. И ее искреннее желание помочь мне…

– Мы его не принимаем.

– Но почему?

– Потому что я не принимаю подачек от богатеньких американок.

– Это не подачка. Она мой друг и…

– Я сам за все заплачу.

– Тони, но счет уже оплачен. И вообще, не вижу проблемы!

Молчание. Я, конечно, понимала, что проблема есть: это гордыня Тони. Он, разумеется, никогда бы этого не признал. Поэтому он только пробормотал:

– Лучше бы ты сначала посоветовалась со мной.

– Понимаешь, это было сложно – ты весь день не звонил. А пока меня не перевели сюда, где есть телефон прямо у кровати, мне трудновато было стоять и дозваниваться тебе самой. Учитывая, что мне велели как можно меньше двигаться.

– Как ты себя чувствуешь?

– Кожа зудит поменьше. И я даже передать не могу, как рада, что выбралась из той богом забытой палаты.

Пауза. Тони не смотрел на меня.

– На какой срок Маргарет оплатила палату?

– На три недели.

– Хорошо, я буду оплачивать ее дальше, сколько потребуется.

– Отлично, – сказала я спокойно, преодолев искушение сказать: «Лишь бы ты был доволен, Тони». Вместо этого я показала на пакет из универсама «Маркс и Спенсер», который он не выпускал из рук, и спросила: – Неужели, прибыл ужин?

Тони пробыл у меня целый час – наблюдая, как я поедаю принесенные им сэндвичи и салат. Рассказал, что звонил в «Пост», разговаривал с Э. Д. Гамильтоном и сообщил ему, что я внезапно попала в больницу.

– Уверена, он был безутешен, – отозвалась я.

– Да уж, безумного участия я в его голосе не уловил.

– Ты что-нибудь сказал ему о том, что я вышла из строя на несколько недель?

– Я не такой тупой.

– Мне бы хотелось самой сообщить об этом главному.

– Подожди пару деньков, отлежись, приди немного в себя. А то сейчас ты совсем никакая.

– Да, ты прав. И больше всего мне сейчас хочется отключиться на три недели, отоспаться, а потом проснуться и обнаружить, что я уже не беременна.

– Все будет хорошо, – утешил Тони.

– Конечно… когда перестану выглядеть так, будто меня избил муж.

– Никто все равно не поверит, что тебя избил муж.

– Почему это?

– Потому что ты крупнее меня.

Я невольно рассмеялась. Тони – я снова отметила это – всегда удавалось меня рассмешить, если только наш разговор начинал переходить в спор или если ему казалось, что я чем-то слишком обеспокоена. У меня была уйма причин для беспокойства, но я слишком устала, чтобы все это обсуждать: свое физическое состояние, страх, что я потеряю ребенка, мысли о том, как отреагируют в «Пост» на известие о моем неопределенно долгом больничном, не говоря уже о таких будничных домашних вещах, как неоконченный ремонт. Усталость накрыла меня, как волной, – и я сказала Тони, что буду спать. В ответ он с прохладцей поцеловал меня в голову и пообещал заскочить завтра утром до работы.

– Захвати побольше книжек, – попросила я. – Я ведь здесь на три недели, а это долго.

Потом я выключилась на целых десять часов и проснулась, когда забрезжил рассвет, одновременно обрадовавшись и удивившись тому, что спала так долго. Я встала и отправилась в туалет, расположенный здесь же, при палате. Рассмотрела в зеркале свою искалеченную физиономию. И ощутила что-то весьма близкое к отчаянию. Я пописала, и зуд снова начался. Я вернулась в постель и позвонила сестре. Она задрала мне рубашку и намазала живот каламиновой мазью. Я выпила две таблетки пиритона и спросила сестру, не может ли она принести мне чашку чаю с парой тостов.