— Анна, остынь! У меня есть более интересная мысль, которую я бы хотел вынести на твой суд… — загадочно сказал Питер и выдержал эффектную паузу.

Интригующего вступления оказалось достаточно, чтобы Анна задышала более спокойно, а злой огонек в ее глазах сменился блеском заинтересованности.

— Так вот, Энни, не хотела бы ты провести каникулы в Европе? Скажем, в Англии. Ведь ты готовишься получить степень магистра-гуманитария, так что тебе должна быть интересна культура и история других народов… И молодость дана нам, чтобы накопить знания о мире, посмотреть этот мир! Я же знаю, что ты не домоседка! Так вот, не решится ли моя благородная леди последовать со мной — заметь, даже не за мной — в чужую страну?

Надо оговориться, что для самого Питера такое путешествие было равносильно подвигу — он боялся летать на самолете. Можно ли считать это недостатком нашего героя? Вряд ли. Мало ли таких? Однако нет предела совершенству, и Питер давно готовился совершить какое-нибудь насилие над своей личностью — вроде перелета через Атлантику. Ведь только поборов себя, можно стать сильнее — и лучше. Силы, воли у него хватает! А Анне — Питер знал это уже давно — ничто не страшно. Вперед, на подвиги!

По мере того как Питер, еще не вполне оправившийся от неловкости, формулировал свою мысль, выразительное лицо его подруги менялось: на нем читалось последовательно удивление, недоверие, ирония по поводу словесной неуклюжести Питера и, наконец, глубокое сомнение. Когда Питер добрался до конца своей импровизированной речи, Анна улыбнулась.

— Но, Пит…

Так всегда начинались фразы, суть которых можно свести к следующему: «Это плохая идея». Тем не менее глаза у Анны загорелись. С одной стороны, ей нелегко было решиться на столь далекое путешествие. С другой — увидеть мир все-таки хотелось. Как все теперь знают, замуж она не собирается (никогда и ни за что!), но почему бы не провести пару недель в необычной обстановке с приятным человеком? Это же не имеет отношения к замужеству, в конце концов! Так что продолжения нотации про плохую идею в этот раз Питер не услышал. Как не услышал, впрочем, и утвердительного ответа. Анна всегда старалась принимать решения сама. Особенно ответственные. И единственное, что услышал от нее Питер, было:

— Я подумаю, хорошо?

Впрочем, он посчитал это успехом. Во-первых, на легкую победу рассчитывать не приходилось: так далеко от дома Анна еще не уезжала, да и фактически жить пару недель вместе с мужчиной, пусть даже и лучшим другом, — тяжелое испытание для феминистки-мужененавистницы. Но она не отказалась сразу… Глаза ее, чудесные, огромные глаза цвета мягкого темного мха, загорелись задорным огоньком… Так что надежда на отличные каникулы оставалась.

Анна буквально влетела в свое скромное жилище. Она снимала небольшую квартирку на Леонард-стрит: ей, девушке чрезвычайно независимой, ужасно хотелось жить отдельно от папы и мамы. Родителям пришлось смириться. Да, район не то чтобы приличный, но зато совсем недорого. Миссис Шекли, хозяйка квартиры, не требовала особенной чистоты и порядка. Но главное ее достоинство заключалось даже не в этом. Чудесная леди проживала по очереди у двоих своих детей и появлялась в поле зрения Анны пару раз в год, когда мигрировала от одного осчастливленного мамочкой чада к другому.

Толстый рыжий кот по имени Мисси лениво потянулся на диване, но не проявил ни малейшего желания двинуться навстречу хозяйке. Это нахальное жирное существо не считало нужным даже проявлять инстинкт продолжения рода — очень уж много сил надо потратить… Впрочем, кто знает, не хозяйке ли он обязан таким искажением своего психосексуального облика: дело в том, что это создание сначала приняли за кошечку (ну неопытна была Анна тогда в таких вопросах!) и назвали несчастного соответственно. Может быть, именно поэтому рыжий лентяй забыл о своей мужской натуре?

Анна хорошо отработанным движением — сказались годы тренировок — швырнула сумку на диван. Метательный снаряд приземлился рядом с подушкой в форме сердца — опытного такого, потрепанного, — пролетев в опасной близости от Мисси. Кот с недовольной мордой переполз в более безопасный угол.

Когда душевное равновесие нарушено — хорошим ли, плохим — многие из нас стремятся домой. В родной свой уголок, в свою нору, где никто не помешает раскачавшемуся маятнику успокоиться и затихнуть. Хотя может ли он замереть в сердце живого человека? Наверное, нет, абсолютного покоя не существует, а если и существует, то это — абсолютная смерть. И насколько же чувствителен этот заложенный в нас удивительный механизм, неотделимый от жизни! Вот колебания затухают, маятник почти достиг равновесия… Но достаточно легчайшего прикосновения к чувствительной, важной струне — и он раскачивается вновь: сильно, слабее, слабее… Притих. И снова — слово, жест, взгляд — и вечное движение.

Анна Торнфилд любила свой дом — то пространство, в котором можно чувствовать себя в безопасности, забраться с ногами на старенький диванчик, укрыться теплым пледом — мамин подарок, хранящий частичку ее теплоты, — и в мирной обстановке заняться приведением своего внутреннего маятника к состоянию по возможности почти отвесному. Темпераментным людям вообще сложно живется: еще бы, тебя все волнует, все задевает, ну форменное безобразие — порой даже сосредоточиться невозможно! И Анна знала об этом не понаслышке. Так что ей всегда хватало внутренних бурь, которые порой угрожали ее «относительной нормальности», и от них она скрывалась в своем уголке на Леонард-стрит, потерянном среди кирпичных коробок.

Квартира не была лишена очарования, словно странное обаяние ее пусть даже временной хозяйки отпечатывалось и растворялось в вещах. Часть их принадлежала миссис Шекли, некоторые привезла с собой Анна. Потому-то и находились здесь в необыкновенном соседстве видавшая виды мебель и абстрактные картины на стенах: на них при большом желании можно было разглядеть все, что угодно.

Это породило легенды типа: «А вот молодость того деревца, из которого впоследствии появился на свет этот миленький комод» или — о гордости дома: «Здесь, между прочим, обозначены отражения, мелькавшие когда-то в этом зеркале эпохи королевы Виктории». Питер особенно любил проводить для новичков подобные «экскурсии» по квартире Анны. При этом Мисси считал своим долгом сопровождать гостей и, перемещаясь за ними, попирал своей бессовестной кошачьей лапой будто бы настоящий персидский ковер (бог знает, какими путями заполучила эту ценность миссис Шекли!). На письменном столе соседствовали модель вечного двигателя и бронзовая пепельница в форме черепахи, наверное, зверски убитой, которая поэтому оказалась перевернутой на спину и выпотрошенной. Вещица тем более забавная, что Анна не курила, да и Питер — тоже. А царствовал на столе, безусловно, шедевр научно-технического прогресса — очень даже приличный компьютер фирмы «Макинтош». И в этом — вся Анна! Ее притягивала экзотика и классическая эстетика, в общем — все красивое. Над всем она пыталась поставить начало «рацио», его воплощение и было достойным завершением этой великолепно хаотической картины. И отсутствие элементарного порядка в доме (да и в жизни, что скрывать) объяснялось не недостатком вкуса, а просто — ритмом бытия. Вечно в потоке эмоций, идей, событий — какой уж тут порядок?

Анна любила тишину. Конечно, в городской квартире это понятие весьма и весьма относительное. Вот и сейчас под окнами шумели машины, в ванной что-то глухо гудело в трубах, а в соседней квартире громко выясняли отношения. Анна была вынуждена выслушать не совсем приличный перечень претензий сторон друг к другу. Когда живешь в одиночестве, часто появляется привычка думать вслух. Вот и сейчас Анна, эта закоренелая феминистка, поморщившись, изрекла:

— И вот это — святость брака… Приятно, ничего не скажешь, ненавидеть друг друга днем, а вечером прыгать в одну постель…

Анна направилась было в ванную, но внезапно (как, впрочем, и всегда) комнату огласил противный писк телефона. Так, по крайней мере, Анна мысленно окрестила звук, который издавал подлый нарушитель спокойствия, требуя к себе внимания.