— Ну и что?

— Ничего. По большому счету — ничего. Скептик остается при своем, романтик — ну… романтик просто покоряет еще одну вершину. Конечно, можно обойтись и без вершин. Но вот кто из них счастливее — скептик, знающий, что принцесс не бывает, или романтик, каждый раз надеющийся встретить эту самую принцессу, еще вопрос.

— Это и есть твоя психология?

— В общих чертах — да.

— Ерунда.

— Не спорю. Психологи редко спорят. Поскольку считают, что любой человек имеет право на собственную жизнь. В том числе и на нудную, серую, беспросветную.

— Только вот не надо переводить все на меня!

— Ни малейшего намека на это я не сделала, к твоему сведению, Хелен Стоун. Ой, сейчас я лопну. Пойду пописаю…

Люсиль убежала в туалет, а Хелен снова задумчиво скосила глаза на газетный листок. Потом воровато потянула к себе сумочку Люсиль. Вытащила газету и торопливо списала адрес и телефон редакции. Торопливо бросила сумочку обратно на стул, спрятала листок с записями в карман и вновь приняла скучающую и расслабленную позу.

По телефону она выяснила механизм переписки. За небольшую абонентскую плату желающему вступить в переписку присваивался абонентский номер, после чего присылались на выбор три письма. Обязательное условие — анонимность. Редакция брала на себя право тщательно изучать и даже исправлять письма, чтобы в них не содержалось ни конкретных имен, ни названий населенных пунктов.

Если три адресата, подобранных редакцией, не подходили, абонент вновь вносил деньги, и ему присылали другие письма. Так, методом проб и ошибок, подбирались пары, вступающие в переписку. Ни по штемпелю, ни по конверту адресаты не могли определить, откуда им пишут, — редакция рассылала все послания в фирменных конвертах со своего адреса. Это немного тормозило сроки доставки, но надежно оберегало от нежелательных контактов. В заявке абонент указывал, с кем ему предпочтительнее переписываться — с мужчиной или с женщиной. Вот, собственно, и все.

Через неделю Хелен получила толстый конверт с тремя письмами и карточку со своим абонентским номером — 2918. Из предложенных писем ей подошел второй вариант. Абонент номер 8479.

…Ужасно хочется угадать, какая вы. Нет, внешность — это ерунда, внешность может быть любой. Истина где-то внутри, там, где помещается странная субстанция по имени душа. Я не понял этого — вы знаете, о чем я. Элементарно купился на ангельскую внешность и невинный взгляд.

Вы совсем другая, я знаю это наверняка. Вы образованны, хорошо воспитаны. Возможно, у вас было довольно трудное детство и в юности вам приходилось много работать, чтобы прокормить себя, но в вас заложили хороший багаж знаний — это видно по стилю ваших писем. Я очень люблю классическую литературу — и вы словно сошли со страниц моих любимых романов. Знаете, вы можете писать мне всякие глупости, ерунду, на которую люди сейчас почти не обращают внимания, а ведь именно из нее составляется человеческая жизнь. Какую музыку вы слушаете по утрам, а какую — вечером? Что любите из еды? Какое вино — белое или красное? Гуляете ли вы по пригороду, когда солнечно, или вам безразлична погода? Есть ли у вас дома какие-то животные? Пишите, друг мой, пишите. Сейчас, когда все самое тяжелое и неприятное мы друг другу рассказали, страшно испугаться собственной искренности, снова замкнуться в себе. Или понять вдруг, что именно теперь говорить стало не о чем…

…Мне приятно читать ваши предположения насчет меня. Скажу честно — я вовсе не так хороша, как вы меня описываете. В этом виновата, прежде всего, я сама. Опустила руки, смирилась, поплыла по течению — подойдет любое из определений. Что же насчет затухания интереса — если бы вы знали, ЧТО для меня ваши письма! Только благодаря им я не погрузилась полностью во мрак отчаяния, не закаменела в бесконечной жалости сама к себе. С чего же начать?

Долгое время я вообще не любила и не понимала музыку. Сейчас полюбила джаз. Блюзы — только не очень грустные. Мне нравится заводить старые пластинки, их шуршание прибавляет мелодии шарма.

Я не очень-то слежу за собой, в наше время, время спортивных и подтянутых фотомоделей, меня можно считать опустившейся и совершенно неухоженной. Больше всего мне нравится носить старые джинсы и растянутые футболки — прежде всего потому, что только в них я и влезаю.

Я не люблю гулять по пригородам, потому что вся моя жизнь прошла в одном из них. С куда большим удовольствием я погуляла бы по большому городу, рассмотрела бы его, наконец, сходила бы в театр, музей, в цирк! Я люблю цирк. Там нет ни времени, ни реальности, зато чудеса родятся прямо из опилок.

Я невысока ростом, скорее толста, нежели изящна, у меня самое обычное лицо, светлые глаза и светлые волосы. Можно сказать, что я типичная англичанка.

Книги… С ними сложно. Я всю жизнь — а мне скоро тридцать — думала, что ненавижу их. Понимаете, так сложилось, что женщина, воспитавшая меня, в буквальном смысле слова заставляла меня читать пинками и угрозами. Очень она была эксцентричная, эта женщина. Я боялась ее и потому читала покорно и честно — от корки до корки. Потом она меня заставляла рассказывать содержание, и если это мне удавалось, то она разрешала поставить книгу на полку и больше к ней не возвращаться. Знаете, а недавно я вдруг сама начала перечитывать эти книги, да еще и с восторгом!..

…Моя мать была мне настоящим другом, а вот с отцом отношения не сложились. Я не думаю, что отцу вообще кто-то нужен, кроме него самого. Вы писали про книги — я обожал читать.

Меня не надо было заставлять, наоборот, мама вечно вытаскивала меня из-под одеяла, где я с фонариком читал что-то про пиратов, про космос или про великие открытия. Я сердился на нее, потому что в книгах мне все казалось настоящим, не то, что в жизни.

А в жизни я был хлюпиком. Когда меня отдали в частную школу, выяснилось, что я самый тощий и самый дохлый из всех учеников моего класса. Таким обычно приходится тяжелее всего — их лупят и старшие, и, так сказать, сокамерники. Вот там меня и спасла начитанность. Я стал Тем-Придурком-Который-Рассказывает-Клевые-Истории, и это избавило меня от крупных неприятностей, в первую очередь от побоев. По вечерам я рассказывал в спальне романы Стивенсона и Диккенса, Вудхауса и Ивлина Во, а по утрам пожинал заслуженные лавры в виде дополнительного компота или разрешения списать математику — она мне не давалась никогда.

В мамином роду никто не умел копить деньги. Тратить — пожалуйста, на свете есть масса вещей, ради которых можно отдать золотые горы, но копить деньги во имя того, чтобы копить… Наверное, я нескромен, да? Тогда прошу прощения.

Меня всю жизнь пытались пристроить к какому-то делу, заставить работать, в смысле — зарабатывать, а я сопротивлялся изо всех сил. Нет, я не белоручка и не лентяй, я отлично смог бы заниматься любым ремеслом, если бы мне потребовалось прокормить себя и своих близких, но, поскольку денег у нас в семье хватало, я очень хотел учиться, путешествовать, влюбляться, встречаться с друзьями. Я понимаю, мужчина должен быть серьезнее и практичнее, но что же я мог поделать с собственной натурой?..

…Уж извините, что я опять сбиваюсь на тему, с которой вроде бы покончено, но приходится, потому что в моей жизни не было ничего особенного, кроме моей любви. Я упала в нее, как в омут, и тысячу лет с тех пор для меня не существовало ни мира, ни людей, ни увлечений, кроме одного — моего мужчины. Пожалуй, только сейчас я начинаю понемногу оживать, оттаивать, приходить в себя и интересоваться хоть чем-нибудь еще…

В начале декабря в Эшенден приехал яркий фургон с абстрактными и потому немного пугающими рисунками на борту. Миссис Клоттер выглянула в окно очень вовремя — фургон как раз сворачивал с главной улицы на аллею, ведущую к дому Стоунов. Миссис Клоттер заметалась в поисках теплого пальто.