— Нет... Я лучше прижмусь к тебе.
— Милости прошу.
Я обнял ее и привлек к себе. Ее обнаженная рука и правда была холодной, я почувствовал под пальцами «гусиную кожу». Залах ее духов защекотал мне нос.
— Ты хорошо пахнешь, — проговорил я.
— "Шанель", — отозвалась она.
— Какой номер?
— Номер пять. Но ты ведь и так знаешь?
— Да уж не вчера слез с дерева.
Она рассмеялась, это прозвучало как музыка.
— Ничего не могу поделать — ты мне нравишься.
— Ну и не борись с этим. Чем ты занимаешься?
— Ты о чем?
— Ну, ходишь в школу или... а такие богатые девушки, как ты, вообще работают?
— Конечно, мы работаем! Если хотим.
— А ты?
— Я не хочу... Но может, когда-нибудь придется. Я не так уж и богата. Мы здорово пострадали во время Краха.
— А я так ничего не почувствовал.
Она тут же нахмурилась:
— Нечего быть таким самодовольным. Это не шутки, люди выбрасывались из окон.
— Знаю. Сколько тебе лет?
— Двадцать.
— Ходишь в школу?
— Может, пойду в колледж. Я не собиралась, но...
— И что же случилось?
— Я была помолвлена с парнем.
— Была?
— Он встретил другую.
— Ну уж не красивее тебя. Это просто невозможно.
Она разглядывала темные воды.
— Он поехал в Европу. И встретил ее на «Куин Мэри».
— А. Дорожный роман.
— Может, так это и началось. Теперь он с ней помолвлен.
— Я знаю отличный способ отомстить ему.
— Какой?
Задавая мне этот вопрос, она подняла голову, чтобы посмотреть на меня, и я ее поцеловал. Началось это, как мягкое и нежное действо, но мы воспламенились, действо затянулось, и мы оторвались друг от друга только когда чуть не задохнулись. Я оперся на поручень и успокоил дыхание, глядя на белые барашки пены над чернильно-черными волнами.
— Тебе уже приходилось целоваться, — заметил я.
— Раз или два, — сказала она и снова поцеловала меня.
Ее каюта была как раз напротив моей, но когда мы оказались там, я перестал тискать Изабеллу и выдохнул:
— Мне надо кое-что принести из своей каюты.
Она уставилась на меня.
— Что?
— Ну ты знаешь... кое-что.
— Что... Презервативы? — Она махнула рукой. — У меня есть в дорожном чемодане.
Догадываюсь, что вы догадались, что она не была девственницей. Но она не была и такой уж опытной. Она, казалось, удивилась, когда спустя какое-то время, глубоко войдя в нее, я перекатился вместе с ней, и она оказалась сверху. У меня сложилось впечатление, что ее бывший жених был строгим приверженцем миссионерской позы.
Но она очень скоро смекнула, в чем дело, и ей гораздо больше понравилось ехать верхом, чем быть под седлом. Она закрыла глаза, словно опьянела от желания; в свете, лившемся сквозь иллюминаторы, ее тело казалось выточенным из слоновой кости, тень от полуоткрытых жалюзи покрывала изысканным узором ее гладкую кожу. Она наклонилась вперед, усердно работая бедрами, плавно покачивались ее груди. Эти груди, красивые, совершенной конической формы, не большие и не маленькие, оканчивались большими набухшими бутонами, как у нежных девочек, только что вступивших в пору полового созревания. Однако ее пора полового созревания уже давно осталась позади, и от ее гладкого тепла, принявшего меня, от достойной кинозвезды красоты, нависшей надо мной, я тоже опьянел...
Она выскользнула из постели и исчезла в ванной комнате, а я тем временем схватил с ночного столика салфетку, чтобы освободиться от доспехов, которыми она меня снабдила. Вернувшись через две или три минуты, она облекла изящные изгибы своего безупречного тела в короткую сорочку кремового цвета, достала из лежавшей на бамбуковом стуле сумочки сигарету «Кэмел» и прикурила от маленькой серебряной зажигалки.
— Хочешь сигаретку? — спросила она.
— Нет. Это единственная дурная привычка, которой я так и не обзавелся.
— А мы все время смолили в школе для девочек. — Она затянулась, выдохнула, голубой дымок поплыл, как пар. — У тебя есть выпить?
— Там в кармане пиджака фляжка... нет, в другом кармане.
Удерживая губами подрагивающую сигарету, она открутила колпачок серебряной фляжки и сделала глоток.
— А! Дьявольский ром. Хочешь?
— А то. Неси-ка назад в постель и себя вместе с ним.
Так она и сделала, передав мне фляжку и устроившись рядом со мной под одеялом.
— Ты должен считать, что я жутко порочная, — сказала она. — Немножко шлюха.
Я отхлебнул рому.
— И разумеется, я запрезираю тебя поутру.
Она понимала, что я прикидываюсь, но все равно спросила:
— Да?
— Но только не маленькую проститутку, которая спит с первым встречным симпатичным евреем.
Она взвизгнула от смеха и, схватив подушку, ударила меня. Я защищал фляжку, чтобы не пролить ни капли ее драгоценного содержимого.
— Ты жуткий тип!
— Лучше понять это сразу.
Она вернула подушку на место и снова прижалась ко мне.
— Полагаю, ты думаешь, что мы будем заниматься этим каждую ночь, пока плывем.
— Я больше ничего не запланировал на это время.
— На самом деле я очень хорошая девочка.
— К черту — хорошая. Отличная.
— Ты хочешь, чтобы я снова тебя стукнула? — спросила она, берясь за подушку. Но оставила ее в покое и, устроившись частично на ней, частично на мне, сказала:
— Ты просто нажал на нужную кнопку, вот и все.
Я протянул руку к ее прикрытой шелком груди и очень нежно коснулся указательным пальцем торчавшего соска.
— Надеюсь, ты закричишь...
— Ужасный тип, — заявила она, выпустила дым и наградила меня французским поцелуем.
Он получился дымным, с привкусом рома, но милым. И знаменательным. Забавно, поцелуи этой богатой хорошей девочки походили на поцелуи бедных плохих девочек, с которыми мне доводилось иметь дело.
— Бедная Тало, — вздохнула она, забирая у меня фляжку.
— Ты о чем?
— Половые отношения могут быть такими чудесными. Столько удовольствия.
— Согласен целиком и полностью.
Она сделала большой глоток, вытерла рот ладонью.
— И все рухнуло... из-за каких-то ужасных грязных туземцев. — Она передернулась. — При одной мысли о них, мне хочется убежать и спрятаться...
— Какая она была?
— Тало?
— Да.
— В детстве, когда мы были вместе?
— Да. Нежной, тихой?..
— Тало! Да что ты? Ты думаешь, что быть богатым — так, нечего делать. А между прочим, приходится как-то расти. Не подумай, что я жалуюсь. Те денечки в Бейпорте, это было нечто...
— В Бейпорте?
— Это небольшое местечко на южном берегу Лонг-Айленда. Там у родителей Тало летний дом. Все это похоже на парк, правда... большой дом, озеро, лес... Мы часто ездили верхом без всего... именно без всего.
— И родители ничего не имели против подобных выходок?
Еще здоровый глоток.
— А их почти все время не было... общественный долг, увеселительные поездки. В доме за всем следила филиппинская прислуга, перед которой Тало не отчитывалась. Бесподобные дни, честно.
— В школу вы тоже ходили вместе?
— Да... Хиллсайд в Норфолке, потом Нэшнл Катедрал в Вашингтоне. Строгие школы, но летом мы отрывались, вели распутный образ жизни. Все лето ходили в купальных костюмах.
Она отдала мне фляжку и встала с кровати. Прелестное создание, ничуть не сознающее своей почти полной наготы.
— У нас был старый «форд», — продолжала она, выуживая из сумочки новую сигарету, — который мы разрисовали всеми цветами радуги и расписали всякими сумасшедшими присказками. И ездили по округе, выставив из машины руки и ноги. Как маленькие демоны скорости.
— И вас ни разу не задержали? Ни разу не отобрали лицензию?
Она зажгла сигарету.
— О, у нас не было лицензий. Нам было мало лет.
Вскоре она вернулась ко мне в постель, оранжевый глаз ее сигареты таращился в темноту.
— Мне не следует этого говорить, но... она это любила.
— Любила что?
— Это. Понимаешь — это? Делать это. Мальчишки из нашего поселка, приезжавшие к своим родителям, они приходили в этот большой дом... он был в полном нашем распоряжении... а в полночь мы купались в озере нагишом...
