Он пожал ее и стал складывать полотенце, а я, как бы между прочим, спросил:

— Почему ты решил позавтракать со мной именно сегодня? А, Жердь?

Это вроде было его прозвище? Как будто бы его он назвал мне на пристани, после того как причалил «Малоло»?

Должно быть, я не ошибся, потому что он ответил:

— Я просто хотел отплатить за твою доброту тогда на корабле...

— А ты знаком с кем-нибудь из ребят Ала-Моана?

Он захлопал глазами.

— Да, э... я знал Джо Кахахаваи. И Бенни Ахакуэло я знаю.

— Местные спортсмены, как и ты.

— Да. — Теперь он улыбнулся растерянно. — А ты поймал меня на этом... я хотел замолвить доброе слово за друзей, не говоря тебе, что они мои друзья...

— Я же детектив. Мне платят за то, чтобы я ловил людей на подобных вещах.

— Прости. Я не хотел направить тебя по неверному пути...

— Не извиняйся за то, что хотел помочь друзьям. Послушай, Жердь... ты ведь ни в чем мне не солгал?

— Нет. Только маленький грех умолчания... Я улыбнулся ему.

— Это делает тебя намного более надежным свидетелем, чем те, с кем я говорил. Спасибо за информацию. Удачи в Лос-Анджелесе.

Приближающиеся Олимпийские игры должны были состояться в этом городе.

— Спасибо, Нат.

Он еще раз ослепил меня смущенной улыбкой, помахал рукой и ушел.

Дэрроу выбирался на пляж. Дьюк Каханамоку возвращался назад, к своим приятелям в каноэ, возможно, чтобы избежать журналистов. До этого мягкий плеск волн и веселый щебет загорающих и купающихся, которые плескались у берега или поджаривались на расстеленных на белом песке полотенцах, заглушали голос Дэрроу. Но теперь, когда К. Д. и репортеры двинулись к отелю и ряду столиков под пляжными зонтами, где сидели и мы, я отчетливо разобрал, о чем они говорили...

— Волнуетесь, что в жюри присяжных будут представлены разные расы, судья? — спросил один из журналистов.

Газетчики обычно называли его судья, хотя он никогда им не был. Они вроде и посмеивались над ним и в то же время делали комплимент.

— О, у меня нет никакого сомнения в том, что у нас будет смешанное в расовом отношении жюри присяжных, и никакого волнения. Я воспринимаю это как возможность навести мосты между белыми и коричневыми и желтыми.

— На мой взгляд, вам не удастся воспользоваться вашей обычной тактикой, судья, — заметил другой газетчик. — Если суд скажет гавайским присяжным, что убийство человека противозаконно, и они решат, что ваши клиенты убили этого человека, то — ничего не попишешь — признают их виновными.

— В том-то вся и беда с этими судами, — проворчал Дэрроу. — Все думают о законе и никто не думает о людях! А теперь, если вы извините меня, господа, на сегодня — все...

На прощание Дэрроу ответил еще на несколько незначительных вопросов, и журналисты и фотографы медленно удалились, а сам он послал мне быстрый взгляд, говоривший «не уходи», и пошел к столику недалеко от меня, за которым сидели Руби, миссис Лейзер и Изабелла. Он присоединился к ним и принялся весело болтать.

Предвидя, вне всякого сомнения, появление фотографов, миссис Дэрроу облачила свою полную, но приятную фигуру в спортивного фасона синее в белую полоску платье и соответствующую шляпку, миссис Лейзер была очаровательно небрежна в пляжном брючном костюме с поясом — бежевая блузка и голубые брюки, а ослепительная блондинка Изабелла была сногсшибательна в белой в голубой горох юбке и такой же шляпе, а вместо блузки она использовала верхнюю часть белого купальника, которую ей было чем заполнить. Изабелла не разговаривала со мной, но я намеревался сломать эту преграду, когда подойду поближе.

Джордж Лейзер отсутствовал — кому-то же надо было готовиться к грядущему судебному процессу.

— Простите, са?

Голос был красивый, мужской, не сказал бы, что тягучий, но с явным южным выговором.

Я обернулся. Передо мной стоял, склонившись в полупоклоне, приятный мужчина лет за тридцать в безупречном белом полотняном костюме, в руках он держал мягкую соломенную шляпу. Его темно-каштановые волосы были тронуты на висках сединой, из-за очков в металлической оправе на меня смотрели внимательные глаза, полуприкрытые тяжелыми веками. Держался он почти любезно.

— Вы Натан Гелла?

— Да, — ответил я с неохотой. Несмотря на всю свою любезность и цивилизованный внешний вид, этот парень вполне мог оказаться газетчиком.

— Мистер Дэрроу попра-асил меня поговорить с вами. Я капитан-лейтенант третьего ранга Джон И. Портер. Адмирал Стерлин направил меня в распоряжение мистера Дэрроу. Ма-агу я сесть?

Привстав, я указал на стул, который освободил Крэбб.

— Разумеется, доктор К. Д. говорил о вас. Вы как будто бы поладили.

— С Кларенсом легко ладить. — Сев, он положил шляпу на маленький стол. — И потом, это честь — пома-агать такому великому человеку.

— Я вижу, вы в гражданском, доктор.

— Поскольку, ка-ак личный врач мистера Дэрроу, я много времени прова-ажу с ним, адмирал Стерлин посчитал, что так будет разумнее.

Так будет разумнее в отношении прессы, ни к чему, чтобы мистера Дэрроу постоянно видели в компании военно-морского офицера.

— Если вы собираетесь поговорить о деле, доктор, — сказал я, — не возражаете, если я сделаю кое-какие записи?

— Нисколько.

Но прежде чем открыть чистую страничку в блокноте, я проверил то, что вызвало у меня в памяти имя доктора. Верно, вот запись, которую я сделал на «Элтоне», когда мы беседовали с миссис Фортескью и Томми Мэсси: Портер был тем врачом, который посоветовал Томми взять Талию и покинуть остров.

— Какова ваша специализация, доктор?

— Я гинеколог, миста Гелла, наблюдаю жен военнослужащих.

— Гинеколог... врач, которому женщины платят за то, чтобы он посмотрел на то, что они не покажут никакому другому мужчине?

— Оригинально, но верно подмечено, да.

— Значит, вы были врачом Талии и до изнасилования? Какие-то женские болезни?

— Да, са, и общее наблюдение. А после того случая адмирал Стерлин попросил наблюдать и лейтенанта Мэсси, са.

У сидящего рядом со мной приятного вида специалиста были напряженные, встревоженные глаза. Это был взгляд человека, который знает о чем-то, что предпочел бы не знать.

— Я осматривал миссис Мэсси в ночь, когда это случилось. Могу сообщить подробности, если хотите, са.

Я заметил, что он избегает слова «изнасилование».

— Пожалуйста, — поощрил я.

Ему не надо было сверяться со своими записями.

— Я обнаружил двойной перелом нижней челюсти, повреждение было таким серьезным, что нижняя челюсть сдвинулась и не смыкалась с верхней. Три зуба с правой стороны находились в такой близости от перелома, что их пришлось удалить. Верхняя и нижняя губы распухли, потеряли цвет, нос тоже распух. Я также обнаружил по всему телу маленькие порезы и синяки.

— Все это подтверждает рассказ Талии о том, что ее избили и изнасиловали, как вы думаете, доктор?

Он едва заметно поднял одну бровь, его мягкий, с южным акцентом голос был едва слышен за плеском прибоя и шумом пляжа.

— Миста Гелла, это факт. Однако, и это тоже факт, ее одежда не была порвана и на одежде и на белье не было никаких следов мужского семени. Исследовав тазовые органы, я не обнаружил там никаких ссадин или повреждений. Добравшись до дома, она приняла душ, чем, возможно, и объясняется отсутствие следов изнасилования.

Я выпрямился на стуле.

— Есть ли какие-то сомнения в том, что она вообще была изнасилована?

— Скажем, нет никаких сомнений, что ее избили. Ее челюсть, возможно, никогда не срастется как надо, и там навсегда останется маленькая опухоль. Без сомнения, нет никаких указаний на то, что ее не изнасиловали. Она замужняя женщина, миста Гелла, и ее вагина... э... достаточно раскрыта.

— Одним словом, можно загнать туда грузовик и не оставить там никаких следов.

Его глаза расширились за стеклами очков.

— Я бы не дал такого... красочного... сравнения, но, по-моему, вы верно уловили мою мысль.