— Но я все-таки не понимаю, как...

Он закурил сигарету и произнес, почти потеряв терпение:

— Она была самым заурядным клерком на Королевской Международной выставке лошадей, которая ежегодно проводится на лондонском стадионе «Олимпия», и на которой до отречения разыгрывался кубок Виндзоров. Постепенно мисс Симз дослужилась до помощника управляющего, что и помогло ей завести знакомства в высших кругах города.

— Ладно, — сказал я, защищаясь. — Итак, она не в рубашке родилась.

— Я просто решил, что вам следует в точности знать, с кем вы... имеете дело.

Я рассмеялся.

— Вы и сами не похожи на парня, который проверяет родословную девушки, прежде чем лечь с ней в постель.

Он кивнул в знак согласия.

— У женщин есть свои способы... снятия напряжения с мужчин. Хотя англичанки меня не очень привлекают. Они так редко моются. Или леди Диана — исключение?

— А что именно вы имеете против Дианы? Кроме того, что она, возможно, принимает реже ванну, чем вам бы того хотелось?

Он отмахнулся от моего вопроса рукой, в которой была зажата тлеющая сигарета, оставив в и без того прокуренном воздухе дымный след.

— О! Ничего особенного у меня против нее нет, — заявил Флеминг. — Но, может быть, вам было бы интересно узнать, что ваша милая подруга... как бы сказал ваш Рэймонд Чандлер?.. — он прервался, подыскивая нужное слово. — Коммивояжер Веннер-Грена и герцога, в данном случае. Ведь она часто выезжает в Мехико, в «Банко Континенталь» по делам, связанным с валютой. Кстати, не там ли она сейчас?

Мне захотелось врезать этому надоедливому сукину сыну.

— Даже если это правда, то каким, черт возьми, образом это связано с убийством сэра Гарри?

— Совсем необязательно, что это как-то связано. Но мне интересно то, что сам сэр Гарри за последний год совершил немало путешествий на юг, что дало пищу устойчивым слухам о его возможном переезде с Багамских островов в Мексику.

— Я все еще не вижу связи...

Он снова взмахнул рукой с сигаретой, повесив в воздухе дымную петлю.

— Возможно, ее и вовсе не существует. Тем не менее, мне бы очень хотелось поймать леди Ди на чем-нибудь противозаконном. Мне было бы очень приятно положить конец деятельности герцога, не затронув... его лично...

— Или интересов Короны, — подсказал я. — Так какого же черта вы следите за мной?

— Да я, в общем-то, и не делаю этого. Моя цель — леди Медкалф.

Я поднялся из-за столика.

— Ну что ж, вы правы в одном: Ди — мой друг. И я не намерен помогать вам «ловить» ее на чем-либо.

Он округлил глаза, выпустил дым.

— Я не помню, чтобы просил вас об этом. Неожиданно стальные барабаны туземного оркестра зазвучали оглушительно.

— Зачем же вам понадобилось рассказывать мне обо всем этом? — спросил я, недоумевая.

— Только для того, чтобы вы были в курсе. Видите ли, я уже понял, что если кому-то и суждено докопаться до правды в этом деле, то именно вам, мистер Геллер.

Я посмотрел на него. Он улыбнулся своей едва заметной улыбочкой и приподнял свой бокал.

— Держите со мной связь, — сказал он напоследок.

Когда я в последний раз взглянул на него, прежде чем покинуть бар, он непринужденно болтал с нашей официанткой, которая казалась завороженной.

Не стоило ломать голову над тем, кому этой ночью предстояло быть трахнутой.

— Слушайте! Слушайте! — закричал маленький человечек, облаченный в мантию, вскоре после того как привлек внимание всего переполненного зала суда, ударив о деревянный пол своим жезлом с набалдашником в виде короны. — Да хранит Бог короля!

Все присутствующие встали, когда довольно полный человек невысокого роста в белом парике по плечи и в подбитой мехом багровой накидке занял свое место за трибуной. Сэру Оскару Бедфорду Дэли, главному судье Багамских островов, было около шестидесяти пяти лет, хотя он не выглядел на свой возраст: черточки черных бровей были единственным грубым элементом его круглого и нежного, как у ребенка, лица.

По мнению Хиггса, Дэли слыл справедливым и проницательным и имел репутацию человека, не признающего никаких запретов в поиске сути дела.

В настоящий момент этот приятного вида юрист окидывал взглядом переполненную аудиторию, улыбаясь кроткой улыбкой.

А зал действительно был полон: тростниковые, походные и складные деревянные стулья занимали все свободное пространство в центральном и боковых проходах и в самых отдаленных уголках помещения. И на этот раз богачи за несколько часов вперед прислали своих слуг, чтобы занять лучшие места. Тем не менее, добрую половину зрителей составляли местные, которые ни за что и никому не хотели уступать своих мест.

Утро выдалось жарким, хотя и не особенно влажным, и жужжание мух перекрывало шум вращавшихся под потолком вентиляторов. Когда присяжные заняли свои места и были завершены все положенные по английскому закону формальности, единственным основным отличием этого судебного заседания от предварительного слушания стало присутствие когорты присяжных заседателей, состоявшей из белых мужчин, большинство среди которых составляли торговцы. Их председатель был бакалейщиком.

Все остальное осталось без изменений, начиная с двух переполненных представителями прессы столов, среди которых восседал одетый по-ковбойски Гарднер, имевший вид голодного бульдога, и заканчивая облаченными в парики и мантии юристами: по-мальчишески симпатичный Хигuс сидел с выражением спокойной уверенности в соседстве со своим советником Эрнестом Каллендером, красивым, энергичным мулатом с театральными манерами; чернокожий Эддерли расположился рядом с угрюмым генеральным прокурором Хэллинаном, который сидел со своим вытянутым бесстрастным лицом с крохотными усиками. Эддерли оглядывал зал суда с таким видом, будто тот был его собственностью.

А что же Фредди? Он снова находился в своей клетке из красного дерева, лениво пережевывая неизменную спичку. На нем был легкий голубой костюм и галстук, не уступавший по яркости багамскому солнцу. Единственным, что выдавало истинное состояние обвиняемого, была его бледность и тот факт, что долговязый граф как-то умудрился потерять вес.

Несмотря на бодрое поведение — улыбки и приветственные жесты знакомым — он выглядел, как настоящий скелет.

Эддерли открыл заседание длинной и, откровенно говоря, впечатляющей речью, обращенной к суду. Жалкая, запутанная, головоломная версия обвинения превратилась у него в картину удивительной ясности, на которой Фредди был нарисован как человек «в отчаянном финансовом положении», «горячо ненавидевший» сэра Гарри.

— По своей необычности, — заявил Эддерли со своим как бы даже слишком британским произношением, — это убийство превосходит все до сих пор совершавшиеся в нашей стране преступления.

Его голос возвысился.

— Убийство есть убийство, а жизнь есть жизнь, — продолжал он. — Но это убийство, которое, как сказал бы Шекспир, «черно, как ад, и словно ночь темно», в своей грязной сути... есть деяние, замысел которого мог возникнуть только в извращенном уме... чуждом уму нормального человека и полном пренебрежения к гуманности в этом преступлении, которое опорочило имя и нарушило покой этой тихой страны.

«Хорошая работенка», — подумал я, услышав, с каким выражением было произнесено слово «чуждый».

Вцепившись на груди руками в свою мантию, Эддерли грациозно расхаживал по залу, стараясь заворожить своей речью присяжных. Под красноречием в сочетании с правильной английской речью чувствовалась скрытая жесткость, придававшая правдивость его мелодраматичным выражениям.

— Призываю вас вынести обвинительный приговор, — напутствовал он загипнотизированных присяжных, — без страха и сожаления, но с уверенностью в том, что вы делаете богоугодное деяние... согласно вашей совести... и требованиям британского правосудия!

Эддерли тяжело опустился на свое место, выгнув шею и выпятив подбородок. За этой помпезной, хотя и несколько суетливой вступительной речью последовала уже знакомая череда свидетельских показаний военных фотографов, вербовщика и Марджори Бри-стол, которая очаровательно выглядела в своем цветастом платье с жемчужинами, но казалась несколько взволнованной.