— Как я уже заявлял раньше, я просыпался ночью и убил журналом нескольких комаров.

— Значит, кровь на ваших простынях — это кровь нескольких маленьких насекомых?

Де Мариньи, улыбаясь, отодвинулся от прутьев решетки; казалось, он немного успокоился.

— Я полагаю, что это так, — заявил Кристи, нервно теребя рукой кончик своего галстука.

Хиггс снова заулыбался, но на этот раз уже не мальчишеской улыбкой. Он безжалостно допросил Кристи о расположении предметов на верхнем этаже в ночь убийства, доказав суду, что маленький гигант в деле торговли недвижимостью совершенно не мог указать, была ли открыта или закрыта та или иная дверь, когда он обнаружил «все еще теплое» тело своего любимого друга.

— Я утверждаю, — заявил Хиггс, — что граф де Мариньи на самом деле все-таки приглашал вас на ужин к нему домой на Виктория-авеню седьмого июля.

— Нет, сэр, этого не было, — почти закричал Кристи.

— Вопросов больше нет, милорд, — сказал Хиггс несколько саркастическим тоном и вернулся на свое место.

Кристи, пиджак которого насквозь пропитался потом, покинул свидетельскую трибуну и, покачиваясь, вышел из зала суда.

Его показания ни в чем не уличили ни Фредда, ни кого-либо еще, кроме, пожалуй, самого Г. Дж. Кристи.

Я улыбался. «Если ты думаешь, что грубо сработал, Гарольд, то подожди до суда, когда мы тебя оглушим рассказом капитана Сирса о твоем полуночном путешествии по Нассау»...

Следующим свидетелем был детектив капитан Эдвард Уолтер Мелчен, глава отдела по расследованию убийств полицейского управления Майами, обладатель слишком шикарного титула для такого пухлого продажного копа. Его кривой вспухший нос напоминал теперь картофелину, хотя других следов нанесенных мной побоев не было видно.

Эддерли обращался со своим свидетелем с подчеркнутым уважением, вытягивая из него, как ниточку, точное, детальное описание места преступления и нелепую предполагаемую картину убийства, которую Мелчен воспроизвел со своим вялым южным выговором.

— Масштабы распространения огня указывают на то, что сэру Гарри на короткое время удалось вырваться из рук убийцы, — рассказывал Мелчен суду, — и выбежать в холл в пылающей пижаме...

Гарднер дико вращал глазами за столом прессы.

— Затем сэр Гарри ухватился за перила и неверной походкой пошел вдоль стены, пока убийца не настиг его и не втащил обратно в спальню.

Хиггс не стал возражать этой чепухе, возможно потому, что это пригодилось бы, когда Мелчен будет повторять свою нелепую и не подкрепленную доказательствами версию уже под присягой.

Эддерли подробно допросил Мелчена о том, как тот проводил предварительное дознание с Фредди, во время которого, как заявил коп, обвиняемый якобы с ненавистью отзывался о покойном в таких выражениях как «этот старый тупой идиот» и с такой же ненавистью о семейном адвокате Оуксов, моем старом приятеле Фоскетте, который якобы обнародовал «грязное» письмо бывшей жены Фредди Руфи леди Оукс, дабы внести разлад в семью.

Де Мариньи, пожевывая кончик спички, казалось, веселился от души; похоже, вряд ли он мог сказать что-либо подобное дознавателю.

Заявив, что Фредди «отказался помочь следствию» и сказать, куда он спрятал одежду, в которой был в ночь убийства, Мелчен сообщил, что дознание проходило девятого июля примерно в три тридцать пополудни.

В точном соответствии с показаниями двух местных полицейских!

Почуяв добычу, Хиггс спросил его:

— Вы точно помните время, когда мистера де Мариньи провели наверх?

— Я все записал, — заявил Мелчен. — Ваша честь, — обратился он к судье, — вы позволите мне свериться с моей записной книжкой?

Судья торжественно кивнул.

Коп достал из внутреннего кармана пиджака маленький черный блокнотик и нашел нужную страницу.

— Да... вот здесь: три тридцать пополудни, девятого июля.

Наконец к трибуне направился последний на сегодня свидетель — высокий, красивый, как в голливудских фильмах, капитан Джеймс Баркер, куратор лабораторий криминалистики полицейского управления Майами, который выглядел ничуть не хуже, чем до того, как наши с ним мнения разошлись в последний раз. Вслед за ним шли двое одетых по всей форме местных копов, тащившие покоробившуюся от огня ширму кремового цвета, которую они и поставили прямо у стола судьи.

Даже со своего места я сумел разглядеть за внешне спокойным выражением лица Хиггса его волнение по поводу этой злополучной улики, угрожавшей успеху всего дела.

Когда Эддерли попросил Баркера огласить свой бесконечный и, честно говоря, впечатляющий послужной список, я сразу же понял, с кем нам предстояло иметь дело: учеба в академии ФБР, деятельность на посту директора Международной Ассоциации идентификации, участие в качестве эксперта по дактилоскопии в сотнях подобных разбирательств...

Баркер был хитер: он сразу же ошарашил судью, прочитав лекцию о характеристиках отпечатков пальцев.

— Среди миллионов отпечатков, которые изучались экспертами и учеными во всем мире, — с небрежной уверенностью говорил свидетель, — никогда не было обнаружено и пары похожих друг на друга. И я, как эксперт, могу вас заверить, что не существует отпечатков пальцев, хотя бы приблизительно одинаковых.

При этом он сослался на пятьдесят миллионов отпечатков, хранящихся в картотеке ФБР, объяснил, как образуются эти отпечатки («Когда человек прикладывает палец к какой-либо поверхности, на ней остаются незначительные выделения жировых веществ»), а также рассказал о функциях специального порошка и ленты для снятия отпечатков с предметов.

Тем временем один из темнокожих констеблей установил на стенде, где ранее красовались фотографии ужасной сцены убийства, снимок единственного отпечатка, сделанный с гигантским увеличением. Это фото напоминало некую картину из музея современного искусства.

— А кому принадлежит этот отпечаток, детектив Баркер? — спросил Эддерли.

— Это отпечаток мизинца правой руки Альфреда де Мариньи, снятый после его ареста с помощью специального приспособления. Могу я сойти с трибуны, сэр?

— Безусловно.

Используя цветной карандаш и указку, Баркер выделил «тринадцать отличительных черт отпечатков пальцев де Мариньи». Судья, представители прессы, зрители и даже сам обвиняемый во все глаза наблюдали за этим действом.

Когда свидетель обозначил линиями и номерами все тринадцать особенностей, он заменил снимок на стенде другим, почти идентичным, на котором уже имелись все необходимые отметки.

— А это что такое, капитан? — спросил Эддерли.

— Это увеличенная фотография отпечатка мизинца правой руки де Мариньи... полученного с этой китайской ширмы.

При этом сообщении в зале поднялся такой ропот, что судья, и сам, впрочем, пораженный заявлением эксперта, никак не мог добиться соблюдения порядка. Тем временем долговязый детектив подошел к ширме и указал на верхний край панели.

— Отпечаток был снят отсюда, — заявил он, не дожидаясь вопросов Эддерли и пытаясь извлечь максимальную пользу из создавшегося положения. — Я заблаговременно пометил это место, — продолжал коп. — Видите ли, утром девятого я снял несколько отпечатков с этой ширмы, и почти все они были трудноразличимыми. Но один из них после экспертизы оказался отпечатком мизинца Альфреда де Мариньи. Обвиняемый больше не жевал спичку; она повисла прилипнув к его губе, в то время как он сам' с сильно покрасневшим лицом, всем телом подался к прутьям решетки.

— Во сколько вы сняли этот отпечаток?

— Между одиннадцатью утра и часом дня.

Я взглянул на де Мариньи, встретился с ним глазами и улыбнулся; тот, казалось, смутился на мгновенье, затем в его взгляде появилась уверенность, и он усмехнулся мне в ответ. Де Мариньи вновь принялся грызть спичку.

Мы их подловили! Немного везения — и они у нас в руках!

Хиггс не уловил того, что поняли мы с Фредди. Когда мы встретились втроем в маленькой комнатке в зале суда, прежде чем Фредди увезли в тюрьму, адвокат едва не набросился на своего клиента.