Я пожал плечами.
— Многие принадлежат к такому обществу.
Она покачала головой.
— Казалось бы, люди должны были изменить свое мнение... из-за этой ужасной войны и того, как поступали с евреями эти страшные люди...
— Я ценю ваше сочувствие; но ведь это не ваша вина. Вы знаете, Нэнси, говоря откровенно, я никогда прежде не чувствовал себя евреем, пока не началась эта война. На Максвелл-стрит меня всегда считали ничтожным гоем.
Ее хорошенькое личико скривилось.
— Ничтожным гоем?
— Да. Моя мать была католичкой и умерла, когда я был еще очень маленьким, а отец был заядлым профсоюзным активистом, который не верил ни в какого Бога. Я не воспитывался в какой-либо вере. Так или иначе, евреям ведь всегда нужен какой-нибудь иноверец, который бы работал за них по пятницам вечером, после захода солнца.
Она грустно улыбнулась.
— Так значит для евреев вы — гой?..
— А для ирландских католиков я просто язычник.
Теперь она улыбалась как-то смущенно: на соломинке, через которую она потягивала свою колу, виднелся след от губной помады.
— Это я чувствую себя язычницей, пригласив вас сюда...
Я пожал плечами.
— Да ладно! Очевидно, частный клуб вроде этого — хорошее местечко для вас, чтобы спрятаться от репортеров и прочей напасти.
— Это верно! Должно быть, я выгляжу просто гадко, сидя на солнышке, попивая колу, когда мой муж гниет в какой-то грязной тюремной камере?
— Совсем нет. Ведь вы теперь под таким давлением, и я вовсе не виню вас за то, что вы решили немного отдохнуть. К тому же, вы платите мне триста долларов в день, и я намерен относиться к вам снисходительно.
Улыбка Нэнси была настолько искренней, что подчеркивала полную неуместность ее яркой губной помады.
— Вы мне нравитесь, Нат. И я думаю, что Фредди тоже.
— Не важно, нравлюсь я ему, или нет, а важно то, сможем ли мы его вытащить. И как раз поэтому я хотел увидеться с вами сегодня.
Со времени убийства Артура прошло два дня, и я постоянно натыкался в своем расследовании на каменные стены.
— Есть люди, с которыми мне нужно переговорить, но они практически недосягаемы, — сказал я, усмехнувшись. — Вероятно, все они являются членами клуба «Поркьюпайн».
Она сдвинула брови.
— Кто именно?
— Ну, начать хотя бы с герцога Виндзорского, черт бы его побрал! Я явился в дом губернатора, где мне удалось поговорить с его мажордомом...
— С Лесли Хипом?
— Точно. Он заявил мне, что губернатор не станет встречаться со мной ни при каких обстоятельствах. Причиной является стремление герцога держаться подальше от этого дела.
Ее большие глаза сделались огромными.
— Держаться подальше? Но ведь именно он пригласил сюда этих двух детективов из Майами!
— Я знаю, но когда я намекнул на это Хипу, мне тут же указали на дверь.
Она поставила свой стакан с колой на стол.
— Кто еще затрудняет ваше расследование?
Я достал из внутреннего кармана белоснежного пиджака свою записную книжку и нашел нужную страницу.
— Вечером в день убийства ваш отец ужинал в «Вестбурне» не только в обществе Гарольда Кристи, но также вместе с некими Чарльзом Хаббардом и Далсибел Хеннедж.
Она закивала головой.
— Я не очень хорошо знаю мистера Хаббарда... он был просто знакомым и соседом папы.
— Он живет недалеко от «Вестбурна»?
— О да. Помните коттеджи Хаббарда, где живут те две женщины, которых подвозил Фредди? Он является их владельцем, и сам живет там, но не в коттедже. Кажется, он из Лондона — папа говорил, что мистер Хаббард сделал свои деньги на сети недорогих магазинов.
Я вздохнул.
— Он никак не реагирует на мои просьбы встретиться с ним, которые я передаю через его офис на Бэй-стрит и через его управляющего. А что касается миссис Хэннедж, то я тоже связывался с ее управляющим и, кажется, с одним из ее детей, но столь же безрезультатно.
Нэнси причмокнула губами.
— Понятно!
— Вот я и подумал, что вы сможете навести кое-какие мосты, прежде чем я начну стучаться в дома богатых людей сам.
— Вряд ли мистер Хаббард вызовет какие-либо трудности, — сказала девушка, хмурясь. — Но я чувствую, что с Эффи все будет обстоять совсем иначе.
— С Эффи?
— Ну, с миссис Хеннедж. Такое у нее прозвище — Эффи. Понимаете, Нат, ведь Эффи — замужняя женщина...
— Я понял это, когда вы назвали ее «миссис».
— Я только хочу сказать, что она не вдова или что-то в этом роде...
— Не понимаю, к чему вы ведете, Нэнси.
Она заговорила со мной медленно, терпеливо объясняя мне все, словно умственно отсталому ребенку.
— Эффи замужем за офицером, который служит в Англии; здесь с ней оба ее ребенка, с одним из которых вы, наверное, говорили по телефону, и няня.
— Ну и что?
— А то, что многие поговаривают о том, будто у Эффи слишком дружеские отношения с одним из известных в местном обществе неженатых мужчин...
— Вы имеете в виду Хаббарда?
— Нет же! Кристи! Гарольда Кристи! О, вы только посмотрите, кто к нам пожаловал! Опаздываешь, я уже начала беспокоиться!
Челюсть у меня отвисла, как выкидной трап в самолете, при последнем упоминании имени Гарольда Кристи, но едва ли этого было достаточно, чтобы вызвать такой эффект, — к столику приближался один из наиболее поразительных образчиков женственности, на который когда-либо падал распутный взгляд бывшего морского пехотинца.
Она несколько напоминала Лану Тернер и лицом, и некоторыми другими частями тела, не исключая и белокурых волос, каскадом ниспадавших на ее гладкие плечи; однако, в отличие от мисс Тернер, эта леди была довольно высокого роста; выше даже, чем Нэнси де Мариньи. Я бы сказал, что она была высотой пять футов десять дюймов, имела стройные бедра и слишком мощную грудь для ее фигуры, — недостаток, который сразу же забывался при дальнейшем рассмотрении.
Ее кожа была светлой, невероятно светлой для тропиков, что в сочетании с ее белым купальным костюмом и белыми же босоножками делало ее похожей на соблазнительное привидение. Единственным темным местом на ее теле был едва заметный треугольник, просвечивавший через купальник внизу живота.
Глаза ее имели почти такой же светло-голубой цвет, как и небо над Багамами; довольно маленькие сами по себе, они казались больше, благодаря темным густым бровям и длинным, по-видимому естественным, ресницам. Ее слегка припухлые губы под несколько вздернутым носом были накрашены кроваво-красной помадой; румянец на щеках не придавал ей особенно здорового вида. В одной руке она держала такой же, как на Нэнси, белый махровый купальный халат, в другой — темные очки в белой же оправе.
Только вблизи можно было заметить, что ей уже за тридцать, а не двадцать с небольшим, как могло показаться с первого взгляда: едва заметные морщинки в уголках глаз, трудноразличимые складки вокруг рта, когда она улыбалась, и еще что-то неуловимое в ее глазах, глубоко сидевших в глазницах... Я дал бы ей лет тридцать пять...
— Мне просто необходимо укрыться от такого солнца, — сказала она.
Ее голос был тонок, но не лишен приятности; хрупкий, звонкий британский акцент.
Нэнси вся сияла, наполовину привстав с шезлонга.
— Да! — воскликнула она. — Ты потрясающе выглядишь в этом новом купальнике. «Шиапарелли»?
— "Травелла"! — Она удивительно широко улыбнулась, обнажив такие белые зубы, какие обещают покупателям в рекламе пасты «Пепсодент».
И теперь она обратилась с этой улыбкой ко мне:
— А вы, должно быть, тот самый очаровательный сыщик Нэнси...
Я стоял, держа в руке соломенную шляпу.
— Натан Геллер, — представился я.
Она приподняла одну бровь.
— Вы, наверное, большой специалист в своем деле.
— С чего вы взяли?
— Пробраться сюда с таким именем...
Я не нашелся сразу, что лучше сделать: рассмеяться вежливо или отвесить ей оплеуху.
— Ты ведешь себя возмутительно, Ди! — воскликнула Нэнси, почти хихикая. — Не спорьте с ней, Нат! Ди — одна из тех моих знакомых, кто меньше всего подвержен предрассудкам.
