На следующее заседание сената Октавиан явился в сопровождении солдат и занял свое место триумвира между двумя консулами. Главные его приверженцы среди сенаторов уселись на ближайшие к нему скамьи, пряча под тогами кинжалы.

По словам Диона, Октавиан говорил долго и речь его была скромной, хотя и содержала множество обвинений против Антония и Сосия. Упоминание о скромности плохо согласуется с тем, что произошло после заключительного слова Октавиана, в котором он пообещал принести на следующее заседание документальные доказательства своих обвинений. Консулы отвечать не осмелились, сенаторы — тоже. В зале царило гробовое молчание, а двадцатидевятилетний Октавиан обводил немолодых сенаторов каменным взглядом. Довольный произведенным эффектом, он удалился, сопровождаемый телохранителями.

Сосий и Агенобарб покинули город, и как консулам им немедля нашли замену. Немалое число сенаторов последовали за ними в Эфес, к Антонию, но основная часть, больше тысячи, остались в Риме. Октавиан не пытался остановить беглецов, а заявил: кто хочет, пусть уезжает. Кое-кто из сенаторов сделал обратный выбор — бросил Антония, спеша, пока не поздно, примкнуть к его сопернику. Антоний, обозленный, решился на шаг, который давно обдумывал, — развод с Октавией, и послал своих людей в Рим выдворить ее из дома. Забрав своих детей и детей Фульвии, Октавия ушла в слезах; ей не хотелось, чтобы из-за нее враждовали брат и бывший супруг.

Среди покинувших Антония высокопоставленных лиц были Мунаций Планк, участник Перузийской войны, и его зять Марк Тиций, который недавно казнил Секста Помпея. Эти двое привезли Октавиану важнейшие сведения — не о дислокации войск противника (такие простые вещи мог сообщить кто угодно), а о том, что Антоний написал завещание, весьма его порочащее, и оставил его в Риме. Весталки, у которых хранилось завещание, отдать его отказались, но и без того пошли против чести, разрешив Октавиану прийти самому и прочитать. Сломав печать, он увидел, что там опять говорится о якобы признанном Цезарем отцовстве, а также подтверждаются распоряжения Антония, сделанные во время «Александрийских дарений». Это лишь относительно дел государственных; кроме них Октавиана ждало еще одно, убийственное откровение: Антоний желал быть похороненным рядом с Клеопатрой в ее александрийской усыпальнице (которая еще только строилась), даже если он умрет в самом сердце Рима.

Строчку за строчкой читал Октавиан завещание Антония пораженным сенаторам. В Риме оно произвело эффект разорвавшейся бомбы. Своим завещанием Антоний подтвердил справедливость обвинения Октавиана, что его враг уже стал египтянином. Антоний не просто предпочел Октавии Клеопатру, он предпочел Египет Риму! Когда эта весть распространилась по Италии и всему западу, отношение народа к происходящему резко изменилось. Люди были готовы поверить, что на востоке под знаменами Антония собираются мощные силы, дабы подчинить Рим и перенести столицу в Александрию, и стоит за этим злая воля Клеопатры. Более того, римляне готовы были каждый отдельно и все вместе поднять руку и принести клятву верности Октавиану как защитнику от египетской угрозы.

«Вся Италия по своей воле поклялась мне в верности, — пишет он с неубывающей гордостью сорок пять лет спустя, почти в конце своей долгой жизни, в « Res Gestae» («Деяния Августа») — автобиографии, составленной в качестве надгробной надписи в назидание потомкам. — Меня избрали вождем в войне, в которой я победил при Акции. Провинции Галлии, Испании, Африка, Сицилия, Сардиния тоже поклялись мне в верности. Среди тех, кто воевал под моими знаменами, было больше семисот сенаторов».

Можно не сомневаться, что этот вотум народного доверия, выраженный в форме клятвы, обеспечила Октавиану цезарианская партия, теперь полностью сплотившаяся вокруг него. Жители провинций, до того времени считавшие Рим средоточием далекой от них безымянной силы, властвующей над их судьбами, обрели теперь покровителя, который просит каждого из них принести ему клятву верности. В дальнейшем они смогут использовать эти отношения, чтобы просить, если понадобится, его защиты. Что может быть эффектней — ветеран, которому грозит суд, просит о помощи принцепса, на том основании, что сам никогда не отказывался помочь ему и рисковал жизнью в боях, — и Октавиан тут же берет на себя роль защитника в суде.

Сенат лишил Антония всех полномочий, включая назначенное ему на следующий год консульство. Однако войну объявили не ему, а Клеопатре. Для того чтобы это была bellum iustum(справедливая война), Октавиан, как член коллегии фециалов, существовавшей как раз для таких случаев и насчитывавшей двадцать человек, провел предписанный ритуал.

Изначально фециалам полагалось приходить на вражескую территорию, объявлять войну и сообщать Юпитеру о своей правоте. В течение тридцати трех дней противнику давалась возможность просить о мире или дать в какой-то форме удовлетворение. По окончании этого срока фециалы возвращались к границе и метали копье во вражескую землю. Церемонию объявления войны издавна приспосабливали к современным условиям, но суть оставалась неизменной.

Перед храмом Беллоны, у самых стен Рима разметили клочок земли, символизировавший страну противника. В эту землю Октавиан, в присутствии многочисленных зрителей, и воткнул копье. Древний ритуал был соблюден, боги умилостивлены. Грядущая война будет настолько справедливой, насколько справедливо поведет ее Октавиан.

Мотивы и характеры соперников были, наверное, для исхода войны важнее, чем соотношение их сил на суше или на море. Октавиан не знал или мало знал Клеопатру, зато знал того, с кем ему предстояло сражаться. Антоний слишком лелеял свой образ непревзойденного и в бою, и в застолье воина-аристократа, защитника слабых. Его реакцию на бросок символического копья было легко предсказать — схватит и в праведном гневе метнет обратно. Антоний не стал медлить, не подумал, что при равенстве сил куда больше рискует тот, кто первым начнет массированное наступление.

Октавиан был осторожнее. Его желание победить главенствовало над любыми мечтами о скорой победе. Больше всего он хотел удержать власть, которую уже завоевал, и усилить ее за счет соперника — если будет такая возможность. Убедив сенат объявить войну только Клеопатре, Октавиан тем самым получил гарантию, что любой шаг Антония в ее поддержку будет рассматриваться как действия против отечества, а не против Октавиана лично. И тогда Антоний автоматически становится врагом государства, со всеми вытекающими для него помехами и угрозами. Его имущество будет немедленно конфисковано государством; любой гражданин, включая каждого из его многотысячного войска, будет вправе и даже обязан убить его на месте.

Антонию следовало учесть еще одно стратегическое преимущество Октавиана: у того не было необходимости наносить массированный удар по Египту, посылать туда весь флот. Он мог выбрать не столь рискованный путь — расправиться с противником постепенно, начав с близких к Италии земель, таких как Греция и Македония. Антоний основные силы сосредоточил у Клеопатры в Александрии, и если бы он решил наступать на какие-нибудь западные земли, до любого места ему было бы дальше, чем даже до Парфии. А если бы Антонию удалось найти подходящее место для высадки в Испании или южной Галлии, то ему пришлось бы действовать одновременно в противоположных частях Средиземноморья. В любом случае Италия не была уже столь беззащитна перед вторжением с суши; на северо-западных и северо-восточных путях по всей глубине размещались теперь войска. По сути, наилучшим вариантом стало бы вторжение с моря, пусть даже Антоний и сделал одну попытку и едва не кончил плохо.

Сразу взять этот курс ему помешали разногласия с Клеопатрой. Поскольку царица содержала войско и флот, она настаивала на своем участии в кампании; частично чтобы защитить собственные политические интересы, которые существенно отличались от интересов Антония, но больше, конечно, из опасения, что, предоставленный самому себе, Антоний может заключить мирный договор, причем на сцене опять появится Октавия.