Снова — теперь уже в последний раз — оптиматы почуяли победу. И снова им предстояло разочароваться. Секст Помпей, который командовал большими силами и контролировал морские пути, покидал Сицилию только ради пиратских вылазок, хотя в его лагере было много беженцев-оптиматов. Антонию предстояло вернуться в Италию лишь в следующем году. Планам Луция помешало прибытие в Италию квестора Антония — Марка Филиппа Барбация, который сообщил, что Антоний не одобряет тех, кто поднимает оружие на Октавиана и тем самым вредит триумвирату. По мнению Аппиана, Барбаций намеренно лгал, так как поссорился с Антонием, но, так это или нет, некоторые из сторонников Луция, поверив, что Барбаций говорит от имени Антония, перешли на сторону Октавиана.
Возвращаясь на север, Луций оказался в опасном положении: вместо потенциальных союзников Поллиона и Вентидия он рисковал встретить Сальвидиена с его шестью легионами. А по пятам за консулом шли свежие войска младшего триумвира под командованием энергичного Агриппы — детского друга Октавиана. Агриппа был примерно того же возраста, что и сам Октавиан, но как полководец в значительной степени превосходил начальника. Не желая ввязываться в бой, в котором его большей частью неопытные солдаты могли попасть в окружение, Луций на свою беду свернул в сторону и разбил лагерь у стен Перузии.
Зная, что Планк, Поллион и Вентидий находятся на расстоянии всего нескольких дней пути, Луций решил не прятаться за неприступными стенами этого древнего этрусского города, стоящего на возвышенности среди холмов Умбрии — милях в десяти от озера Тразимено и меньше чем в двух милях от верхнего течения Тибра. Его надежда, что три полководца Антония пробьются к нему на выручку, была необоснованной. Осознав ошибку, Луций ввел войско в Перузию, но, как оказалось, поздно: он не успел собрать достаточно припасов для долгой осады. Из Рима явился сам Октавиан с ветеранами-сверхсрочниками — помочь Агриппе и Сальвидиену закрыть ловушку, в которую столь глупо попалось консульское войско.
Поллион и Вентидий не любили друг друга, и оба не любили Планка. Без Антония некому было уговорить или заставить их действовать согласованно, и они вели себя словно полководцы трех разных армий. У них отсутствовал единый план, и они не собирались выполнять приказания женщины — пусть даже она может нажаловаться на них мужу. А Луций, хоть и действующий консул, как полководец значительно им уступал. Всем троим оставалось только гадать, чего ждет от них Антоний, вот они и осторожничали. Они остановились в двадцати милях от Перузии — Луций мог видеть, как они обменивались световыми сигналами, — а Сальвидиен и Агриппа заняли позицию напротив них, но сигнала к атаке не давали.
Это противостояние вылилось в новую победу взявшихся за политику солдат. Когда «союзники» Луция ушли, не метнув ни одного копья, Октавиан даже не посмотрел им вслед. Он был слишком занят возведением контрвалационных линий и оборонительных укреплений — по примеру своего приемного отца. Загнав зверя в ловушку, Октавиан не собирался позволить Луцию ускользнуть и начать сражение. Не имея необходимости брать город приступом, он позаботился, чтобы осажденные не смогли прорваться через внутреннее кольцо укреплений, а те, кто придет им на помощь, — одолеть внешнее кольцо. Затем Октавиан стал ждать, пока голод довершит начатое.
Поллион тем временем отошел на зимние квартиры в Равенну, Вентидий к Аримину, а Планк — на юг, к Сполецию. Близость к морю давала им шанс отступить водным путем. Полководцы уже поняли, что их солдаты не станут сражаться против наследника Цезаря во имя землевладельцев и оптиматов, которые, несомненно, станут препятствовать расселению, когда этим солдатам придет время уходить из армии.
Другие одиннадцать легионов Антония стояли в Галлии без дела; большая часть их располагалась вблизи Альп, а командовал ими Фуфий Кален, который стойко защищал в сенате интересы Антония, когда последнему изменила удача. Он лучше других знал настоящие планы Антония. Именно Кален, действуя по указке Антония, отказался отдать Октавиану два легиона взамен тех, что Октавиан передал старшему коллеге под Филиппами, хотя эта передача была оговорена документально.
В канун нового года Луций попытался выйти из патовой ситуации — вырваться из Перузии, но после тяжелого боя отошел за стены города. Октавиан к тому времени выстроил вокруг Перузии не меньше полутора тысяч сторожевых башен на расстоянии примерно двадцати метров друг от друга. Однако Луций опять попытался совершить прорыв — ночью и по всей окружности укреплений. Неудача вынудила его более скупо распределять продовольствие, а рабам вообще не выдавать еды. Он лишил рабов всякой возможности перебежать к осаждающим, чтобы они не рассказали, какой страшный голод царит за стенами города. Несчастные питались травой и листьями. Умерших от голода было приказано закапывать в рвы — вопреки римскому обычаю сжигать трупы, — ведь противник мог по запаху дыма догадаться о происходящем.
Осажденные капитулировали в конце февраля, после того как Октавиан сказал парламентерам Луция, что солдатам Антония обещает полную амнистию, а все остальные должны безоговорочно сдаться на милость победителя. Это решение очень понравилось солдатам Октавиана, которые объятиями встречали своих истощенных товарищей. Луцию тоже предоставили свободу, но казнили нескольких сенаторов и всадников из числа его сторонников.
Октавиан приказал казнить и всех членов городского совета Перузии — в назидание прочим, — за исключением одного человека, который, будучи судьей в Риме, голосовал за наказание убийц Цезаря. Простым горожанам сохранили жизнь, но город отдали войску на разграбление. Конец грабежу быстро положило страшное происшествие: один местный житель, бывший, как говорили, не в себе, заперся у себя в доме и поджег его, в результате чего сгорел весь город.
Прошло довольно много времени, и пошли разговоры о якобы проявленной Октавианом варварской жестокости. Ходили слухи — пишут и Светоний, и Дион, — что триста всадников и сенаторов бросили в тюрьму и держали там до мартовских ид, чтобы принести в жертву у алтаря Юлию Цезарю. Аппиан, чье описание Перузийской войны самое подробное из сохранившихся, о подобных событиях не упоминает, хотя уделяет довольно много внимания судьбе других капитулировавших. Эта история о человеческих жертвоприношениях мало у кого из современных историков вызывает доверие. Добавляет нам скептицизма и еще один слух, упомянутый у Светония, слух еще более невероятный: Октавиан развязал войну, чтобы его тайные противники среди сенаторов и всадников поспешили присоединиться к Луцию и тем самым выдали себя, а Октавиан смог бы конфисковать их имущество и расплатиться с войсками.
С поражением Луция прекратилось организованное сопротивление переделу земель. Италийские города, которые поддерживали бывшего консула, перешли на сторону Октавиана. Фульвия с детьми бежала в Брундизий, где встретила товарища по несчастью — Планка, который лишился двух собранных ею легионов. Вместе они отплыли в Афины. Кален умер своей смертью, и его одиннадцать легионов достались Октавиану. Вентидий отплыл на север и некоторое время удерживал Венецию; войско его пока было цело. Поллион, вместо того чтобы занять предназначенный ему консульский пост, бежал к Агенобарбу и убедил республиканского флотоводца попытать счастья в лагере Антония.
Что же касается самой республики, то она окончательно и бесповоротно погибла в пламени Перузии.
Октавиан решил сделать почетный и временный титул императора своим преноменом; отныне он именовался: Imperator Caesar Divi Filius— император, сын божественного Цезаря. С того дня, как Рим изгнал царя Тарквиния и отказался от монархии, минуло почти полтысячелетия. Никогда больше Senatus Populusque Romanusне будет управлять гражданами Рима и завоеванными народами, разве что номинально; новую систему установит двадцатидвухлетний виновник падения республики, который теперь вернулся в Рим как фактический правитель половины страны. С того дня, как он бросил учебу и уехал из Аполлонии, прошло лишь четыре года.
