— Вам ведь еще не надо уходить, правда? Я надеялся, что мы сможем поговорить.

Он взял из ее рук баночки и поставил их на стойку. Эбигейл чувствовала себя раздетой. Вот в этом-то и проблема — здесь, в кухне, нет никаких границ. Она не знает, где кончается ее территория и начинается его; похоже, и Макс этого не знает, потому что подошел необычно близко.

— Я рад, что вы еще не ушли. У меня такое ощущение, что вы неправильно меня поняли насчет этого дела с женой.

«Надеюсь, что так, — подумала Эбигейл, — искренне надеюсь».

— В изложении Джеффа это прозвучало так, будто я ищу фотомодель для демонстрации купальных костюмов с солнцем в голове вместо мозгов, что, вероятно, соответствует его собственному идеалу.

— А это не так?

Макс покачал головой, по-прежнему внимательно разглядывая ее волосы.

— Интересно. Когда вы под определенным углом наклоняете голову, в волосах появляется какое-то мерцание, свет выхватывает светлые пряди. Может быть, Джефф имел в виду именно это?..

Эбигейл почувствовала, как заливаются краской ее щеки, и не знала, что делать.

— Так это вам нравятся блондинки? Или Джеффу? — спросила она.

— Мне нравятся женщины, которые краснеют.

Это был совсем не тот Макс Галлахер, которого она знала и понимала. Эбигейл понятия не имела, кто был этот человек, но он вторгался в ее частные владения всеми возможными способами. Босс всегда абсолютно предсказуем, и можно быть уверенной, что на ее присутствие в комнате он не обратит никакого внимания. Этот же мужчина стоял довольно близко, чтобы сосчитать, сколько раз за минуту вздрогнули ее ноздри, а она по этой части, похоже, шла на установление рекорда.

Эбигейл не могла придумать, что бы сказать, и по мере того как молчание затягивалось, краснела все больше. Сердце стучало, как школьные настенные часы, и казалось, тело ее жило своей, отдельной от нее жизнью, что было бы не так уж и страшно, если бы Эбигейл не боялась, что начнет задыхаться.

О нет! Только не это.

— Вам нехорошо, Эбигейл?

Она кивнула и постаралась дышать медленнее. Неужели у Макса действительно такой глубокий и мелодичный голос? Никогда этого не замечала. Ее имя в его устах прозвучало музыкой.

Нужно было заговорить, сказать, что с ней все в порядке, но Эбигейл не смела даже взглянуть на босса, иначе он сразу увидел бы, насколько она не в порядке. Щеки ее горели, а сама она казалась себе мумией, вмерзшей в доисторическую глыбу льда. И тут Эбигейл почувствовала его пальцы на своем лице. Мистер Галлахер прикасался к ней.

Случалось ли это когда-нибудь прежде?

«Не так», — ответил ей внутренний голос. Можно подумать, что один из них выпил приворотного зелья «Бабули Свон».

— Ваше лицо такое горячее. У вас нет температуры? Вы не заболели?

— Со мной все в порядке, — сдавленным голосом ответила Эбигейл.

Она-то полагала, что босс все понимает насчет границ. Оказывается — нет. Они стояли так близко друг к другу, что носки их туфель соприкасались, и Макс гладил ее щеку тыльной стороной ладони. Это было легчайшее, сладчайшее прикосновение, какое только можно было себе вообразить, но если это сейчас же не прекратится, она упадет в обморок. Прямо ему под ноги.

— Вы уверены? Вы очень горячая.

Макс слегка подул на упавшие ей на лоб локоны — она беспомощно закрыла глаза. Его дыхание было свежим и пахло мятой, и это навело ее на мысль о полоскании рта, а отсюда — на сам рот. Губы у него были красивые. Ей всегда нравились мужчины с красивым ртом.

— Эбигейл?

Она почувствовала, будто горло наполнили пузырьки газированной воды. Макс произнес ее имя, и с ней что-то случилось, из груди стал подниматься нечленораздельный звук, похожий на стон. О том, чтобы дать ему вырваться на свободу, страшно было даже подумать.

Эбигейл глубоко вздохнула и… закашлялась. О ужас, она заходилась в кашле! И это было отнюдь не благозвучно.

— Эбигейл? Вы поперхнулись?

Макс сгреб ее за плечи, и от страха, что он развернет ее сейчас и начнет колотить по спине, Эбигейл попятилась, замахала на него руками и постаралась восстановить дыхание.

— Все в порядке, правда. Пр-р-росто воздух н-н-не в то горло попал… Очень неловко. Не понимаю, как это случилось.

— Дать вам воды?

Она затрясла головой.

— Тогда, может, приляжете? Я провожу вас в гостиную.

В гостиную. На «любовное» канапе.

— Не сходите с ума. Со мной все в порядке. — Эбигейл постучала себя по груди и несколько раз осторожно, но глубоко вдохнула, стараясь убедить его, что волноваться не о чем.

Как только она перестала хрипеть, в комнате снова повисло молчание. По крайней мере между ними теперь была приличная дистанция. Макс находился на другом конце комнаты. Эбигейл мысленно провела линию, разделившую кухню пополам: ваша половина, моя половина. Держитесь теперь своей.

Но Макс смотрел так пристально-напряженно, что стало ясно: никакая воображаемая линия не удержит его, как бы она того ни хотела.

Эбигейл оправила жакет и пригладила волосы. Если ей удастся взять себя в руки, он поймет, что для беспокойства нет причин. Все пойдет так же, как шло до сих пор. Не будет возникать смущения из-за того, кто где стоит.

— Вы посмеялись, — сказала она, — а я ведь поверила, что вы и впрямь собираетесь жениться ко Дню святого Валентина. Вы чуть было не заставили меня действовать, Макс… мистер Галлахер…

— Я действительно хочу жениться ко Дню святого Валентина.

Эбигейл подняла глаза, ее лицо мгновенно побледнело.

— Но, сэр, этого не может быть!

— Почему?

— Потому что… ну, потому что глупо ограничивать двумя неделями время принятия жизненно важного решения. Это безумие! Вы же не баран с рогами, и ваш кубок — не пенис. Это всего лишь спортивный трофей.

Макс был не просто удивлен, он был в шоке.

Эбигейл наконец сообразила, что она сказала: от возбуждения, которому он был причиной, ляпнула то, что было на уме, слово в слово.

— Простите, я не должна была этого говорить. Я переступила черту. — его таблетки все еще лежали на мраморной стойке, и она сгребла их. — Сейчас уберу это на место и уйду.

Глядя, как она идет к холодильнику и открывает дверцу, Макс не произнес ни слова. Наверное, он ошарашен, подумала Эбигейл, понятия не имея, зачем ставит таблетки в холодильник; ей просто хотелось покончить с этим и поскорее убраться отсюда.

Но обернувшись, она увидела своего босса все на том же месте и поняла, что не может сбежать. Его рот был полуоткрыт от изумления, но в глазах искрилось любопытство. «Больше никаких разграничительных линий, преград и тяжелого дыхания, — сказала себе Эбигейл. — Я обязана остаться и честно все с ним обсудить».

Эбигейл всегда легко читала мысли Макса Галлахера, понимала его настроения, желания. Но теперь, похоже, что-то изменилось, и трудно было сказать, к кому из них больше относятся эти перемены. Внешне Макс выглядел прежним — темноволосый красавец с проницательным взглядом. Трудно представить себе более сексуального мужчину, чем ее широкоплечий босс в белоснежной рубашке и идеально пригнанных брюках. Казалось, он хочет что-то сказать, но не может найти слов. Ощущение было ей хорошо знакомо.

— Я искренне сожалею, — выдавила Эбигейл. — Не мое дело указывать вам, как поступать в личной жизни.

— Да нет, вы правы, мисс Гастингс… Эбигейл. Вы правы во всем. Ставить важнейшее для всей последующей жизни решение в зависимость от пари — глупо. Но об одном вы забыли… — Макс замолчал, и ее сердце замерло.

— И что же это? — спросила она.

— Мне сорок лет. Пора…

Он говорил совершенно искренне. Эбигейл поняла это по выражению его лица, по интонации голоса. Мистер Галлахер совсем не напоминал человека, опоенного любовным дурманом. То был человек, имеющий серьезные намерения, готовый принять кого-то в свою жизнь. Никто лучше, чем она, не понимал, что такое одиночество, когда в доме нет ни одной живой души, пусть этот дом и является твоим роскошным убежищем. Большинству женщин нужна родная душа, любовник и партнер, с которым можно разделить радость и горе.