— Так расскажи мне о том человеке, который здесь был.

— Я уже рассказывал другой полиции.

— Я знаю. Только нужно, чтобы ты рассказал и мне тоже. Что произошло. И ту дичь, про которую ты им не рассказывал.

Джошу не понравилось, что Тео якобы готов поверить всему. Длинный не подлизывался и не сюсюкал, как остальные.

— Не было там никакой дичи. Я им все сказал. — Говоря это, Джош кивал, надеясь, что так смотрится убедительнее. — Он никак меня не гладил по-плохому. Я про такое знаю. Ничего такого не было.

— Я не про такое, Джош. Я про дичь, о которой ты им ничего не сказал, потому что поверить в это невозможно.

Вот теперь Джош точно не знал, что говорить. Подумал было заплакать, на пробу шмыгнул носом — может, так потечет само. Тео протянул руку, взял его за подбородок и приподнял голову, чтобы смотреть прямо в глаза. Зачем взрослые так делают? Теперь, если длинный о чем-нибудь спросит, соврать ему будет по-настоящему трудно.

— Что он тут делал, Джош?

Джош покачал головой — главным образом чтобы избавиться от хватки констебля, этого взрослого детектора лжи.

— Я не знаю. Он просто вошел и схватил меня, а потом ушел.

— Почему он ушел?

— Не знаю, не знаю. Я еще маленький. Потому что он чокнутый или как-то. А может, умственно отсталый. Он так разговаривал.

— Я знаю, — сказал Тео.

— Правда?

И в самом деле — правда? Тео нагнулся поближе:

— Я его видел, Джош. Я с ним говорил. Я знаю, что этот парень — ненормальный.

Джош почувствовал, будто впервые после ухода от Сэма ему удалось набрать в грудь воздуха. Ему не нравилось хранить секреты: прокрасться домой и наврать — этого бы уже хватило, но убийство Санты, а затем странный блондин… Но если про блондина длинный знает…

— Так… так вы видели, как он светится?

— Светится? Ч-черт! — Тео подскочил и крутнулся на месте, точно ему в лоб заехали пейнтболом. — Он еще и светился? Черт!

Долговязый констебль скакал по кухне, словно кузнечик в микроволновке. Не то чтобы Джош знал, как они скачут, потому что сажать кузнечиков в микроволновку жестоко, и сам бы он так делать ни за что не стал, но, понимаете, кто-то ему когда-то о таком рассказывал.

— Значит, он светился? — спросил Тео, будто старался уяснить себе это раз и навсегда.

— Не, я не это хотел сказать. — Надо как-то отруливать с этой темы. У констебля едет крыша. А Джошу на один вечер взрослых со съехавшей крышей хватит. Скоро домой вернется мамочка и обнаружит целую тучу полицейских, и вот тогда крыша поедет так, что не догонишь. — Я хотел сказать, что он по-настоящему сильно злился. Вроде как весь светился от злости.

— Ты не это имел в виду.

— А что?

— Что он светился по-настоящему, правда?

— Ну, не все время. Типа, недолго. А потом просто на меня таращился.

— Почему он ушел, Джош?

— Он сказал, что теперь у него есть все, что нужно.

— И что это такое? Что он взял?

— Не знаю. — Джоша уже начал тревожить этот длинный. Вид такой, точно констебля сейчас вырвет. — Вы уверены, что вам про свет интересно? Я мог ошибиться. Я же ребенок. А из нас, как известно, самые ненадежные свидетели.

— Ты где про это слыхал?

— В «Следователях на месте преступления».

— Да уж, эти ребята все знают.

— Зато у них самая четкая техника.

— Ага, — завистливо протянул Тео.

— Вам такой не дают пользоваться, а?

— He-а. — Теперь в голосе Тео действительно звучала грусть.

— Но парня-то вы застрелили, да? — бодро поинтересовался Джош, пытаясь тем самым поднять дух Тео.

— Я солгал. Извини меня, Джош. Я лучше пойду. Твоя мама скоро вернется. Ты просто ей все расскажи. Она за тобой присмотрит. А пока с тобой посидят шерифы. До встречи, парнишка. — И Тео, выходя из кухни, взъерошил ему волосы.

Но Джош не хотел ей ничего рассказывать. И не хотел, чтобы констебль уходил.

— Тут еще вот что…

Тео обернулся:

— Ладно, Джош, я немного побуду с тобой…

— Сегодня вечером кто-то убил Санта-Клауса, — выпалил Джош.

— Детство так быстро кончается, правда, сынок? — сказал Тео, кладя руку ему на плечо.

Если бы у Джоша был пистолет, он бы немедленно застрелил длинного, но, будучи пацаном невооруженным, он просто решил, что из всех взрослых только этот придурковатый констебль и способен поверить в то, что случилось с Сантой.

Два помощника шерифа вошли в дом вместе с Эмили Баркер, матерью Джоша. Тео дождался, пока она не выжмет из сына дух родительскими объятиями, после чего успокоил ее, что все будет в порядке, и быстро смотал удочки. Спускаясь по ступенькам, он заметил, что на передней шине «вольво» поблескивает что-то желтое. Тео оглянулся, не выглядывает ли наружу кто из полицейских, присел и сунул руку в нишу шасси. Наружу он вытащил клок желтых волос, зацепившийся за угол пластикового молдинга. Тео быстро сунул волосы в карман рубашки и сел в машину. Клок бился у его сердца, как живой.

Малютка Воительница Чужеземья признала, что без медикаментов она бессильна, а жизнь ее стала неуправляемой. Молли поставила галочку в синенькой брошюре «Анонимных наркоманов», которую до сих пор хранил Тео.

— Бессильна, — пробормотала она, припомнив тот раз, когда мутанты приковали ее к скале в логове барсукопотама. Это случилось в «Чужеземной стали: мести Кендры». И если бы не вмешательство Селькирка, главаря Пиратов Песков, ее кишки до сих пор коптились бы на соляных сталагмитах в вонючей норе.

— Обидно, а?— сказал закадровый голос.

— Заткнись, на самом деле этого не было. — Или было?Ей все помнилось будто наяву.

С закадровым голосом у нее проблема. Одна, зато какая. Если бы все сводилось только к эксцентричному поведению, можно было бы забить до первого числа следующего месяца, а потом начать пить медикаменты снова, и Тео ничего не заметит. Но раз появился закадровый голос, дело труба. Молли вновь обратилась к синей книжице «Анонимных наркоманов» — Тео не выпускал ее из рук, когда пытался преодолеть свою страсть к дури. Постоянно твердил, какие шаги предпринимать и как без них в жизни и шагу ступить не может. А ей теперь требовалось хоть какое-то подкрепление, чтобы не так проворно размывалась линия между Молли Мичон, организатором рождественских вечеринок, пекарихой печенюшек и удалившейся отдел киноактрисой, — и Кендрой, истребительницей мутантов, проламывательницей черепов и соблазнительницей воинов.

— «Шаг Два, — читала Молли. — Научись верить, что твое здравомыслие может восстановить некая сила, которая больше нас самих».

На минуту она задумалась и выглянула в окно хижины — не приближаются ли фары Тео. Ей очень хотелось надеяться, что все двенадцать шагов она освоит до его приезда.

— Моей высшей силой будет Ниггот, Бог Червей, — объявила она, схватив с кофейного столика сломанный палаш и грозя им телевизору «Сони», который угрюмо насмехался над ней из угла. — Во имя Ниггота пойду в атаку я, и горе любым мутантам или Пиратам Песков, кто осмелится перейти мне дорогу, ибо жизнь их будет принесена в жертву, а окровавленные яйца украсят тотемный столб в моем жилище.

— И нечестивцы побегут в ужасе пред величием твоих испятнанных грязью и изящных по форме ляжек,— произнес закадровый голос с несгибаемым энтузиазмом.

— Это само собой, — откликнулась Молли. — Ладно, Шаг Три. «Обрати свою жизнь к Господу и да познаешь ты Его».

— Нигготу потребна жертва,— вскричал закадровый голос. — Член человеческий! Отчекрыжь его от своего тела и насади, еще трепыхающийся, на яростный лиловый рог Бога Червей.

Молли затрясла головой, чтобы немного нарушить равновесие закадрового голоса.

— Чувак, — произнесла она.

Молли редко называла кого-либо чуваком. Тео подхватил это словцо, патрулируя площадку для скейтбордистов Хвойной Бухты, и теперь пользовался им для того, чтобы выражать неверие в чью-либо дерзость на словах либо наделе. Правильная интонация при этом подразумевала: Чува-ак, я тебя умоляю, ты, должно быть, пошутил или галлюцинируешь, а может, то и другое сразу, если предлагаешь мне такое.(В последнее время Тео опробовал на практике другое выражение: «Ё, это дрыщ, ё». Однако Молли запретила мужу пользоваться им за пределами дома — поскольку, отметила она, мало что может так оконфузить, как хип-хоповый жаргон из уст сорока-с-чем-то-летнего белого дятла. «Тогда уж альбатроса, ё», — поправил ее Тео.)