– Если у меня нет доказательств, что это он нассал на вашу дверь…
– Может, вы хотя бы найдете кого-то, кто мог бы помыть дверь?
– Нет.
– Но как управляющий домом…
– Мы моем только коридоры. Следим за тем, чтобы éboueurs[54] ежедневно вывозили мусор. Но если вы мочитесь на дверь…
– Я не мочился на дверь.
– Это ваша версия. Но, как я уже сказал, поскольку нет доказательств, я вынужден предположить…
– Ладно, проехали, – сказал я и направился к двери.
– Минуточку, – остановил меня Сезер. – У меня есть сведения об Аднане.
Я остановился в дверях.
– И что?
– Его арестовали месяц назад, как только он сошел с трапа самолета в Стамбуле. Оттуда его доставили в Анкару для вынесения официального приговора. Он получил пятнадцать лет.
Я услышал собственный голос:
– Это не моя вина. – И тут же пожалел о том, что сказал.
Сезер сложил пальцы домиком и улыбнулся:
– А кто говорит, что это ваша вина?
В тот день я сам помыл дверь. И стены туалета. И снова до блеска начистил унитаз. Ночью, после того как Омар закончил свое шумное мочеиспускание, я поймал себя на том, что не могу заснуть. Хотя я и пытался найти рациональное объяснение случившемуся: Аднан много лет находился в бегах, и ему просто везло, что он не попадался полиции все это время, пока не приехал за мной в то злосчастное утро, – все равно не мог простить себе этого. Еще одна загубленная жизнь, и опять-таки по моей милости…
От бессонницы меня спасала работа. Я писал как маньяк: по пять страниц до рассвета, и все еще находился в самом начале пути – на странице тридцать пять будущего эпохального романа. Но мой главный герой, Билл, был уже девятилетним мальчиком. В настоящий момент он слушал, как собачатся его родители, распивая виски на кухне дома в Нью-Джерси.
Я как раз описывал эту сцену (и был очень доволен результатом), когда заметил протечку. Вода сочилась из-под шкафчика под умывальником. На линолеуме собралась небольшая лужица. Я подошел к шкафчику и открыл его. Причина протечки обнаружилась сразу: отклеилась лента, которой была замотана сточная труба. На полу я заметил несколько отодранных плиток. На одной из них лежал старый моток черного крепа. Я поднял его. Вместе с мотком приподнялась и плитка. Под ней обнаружился торчащий кусок пластика. Я потянул за уголок – и вытащил пластиковый пакет, спрятанный в ямке, грубо вырезанной в полу. В пакете оказались плотные связки банкнот, штук двадцать, каждая туго перетянута резинкой. Я развязал первую пачку. В ней были купюры по пять, десять и двадцать евро. Всего двадцать купюр, ровно на двести евро. Во второй пачке было еще тридцать банкнот, всего на тысячу евро. Следующая связка. Та же сумма. Когда все пачки были развязаны и купюры разложены, до меня дошло, что я вижу перед собой четыре тысячи евро.
Серые пятна рассвета расплывались в ночном небе за окном. Я аккуратно скатал банкноты и сложил их обратно в пакет. Потом засунул пакет в дыру и прикрыл плиткой, после чего оторвал кусок клейкой ленты и замотал протекающую трубу. Покончив с этим, я сварил себе кофе и сел за стол. Уставившись в грязное окно, я думал о том, что оказался один на один с серьезной моральной дилеммой. Четыре тысячи евро. При моих нынешних расходах с этой суммой в Париже можно протянуть еще четыре месяца. Промолчать о находке очень легко. Тем более что Аднан заперт за решеткой в далекой Анкаре. Допустим, я промолчу – и получу бонус в виде лишних четырех месяцев… А что дальше?
Чувство вины, будь оно неладно… Жить с этим чувством я бы не смог.
Допив остывший кофе, я схватил свой блокнот и наспех набросал записку следующего содержания:
«Уважаемый мсье Сезер!
Я бы хотел связаться с женой Аднана, чтобы из первых уст узнать его ситуацию. Возможно, у вас есть ее почтовый или электронный адрес?
С дружеским приветом…»
И подписался.
Чтобы избавить себя от колебаний, я тут же вышел во двор и опустил записку в почтовый ящик конторы Сезера. Потом вернулся в комнату, задвинул шторы, поставил будильник, разделся и наконец-то рухнул в постель.
Проснувшись в час дня, я заметил клочок бумаги, просунутый под дверь. Почерк был мелкий и корявый:
«Ее зовут мадам 3. Пафнук. Электронный адрес: [email protected]. Она знает, кто вы и что произошло».
Записка была без подписи. Мсье Сезер явно оставлял себе пространство для маневра.
Я отправился в кино. Затем, возвращаясь в сумерках в свой quartier, заглянул в интернет-кафе. В почтовом ящике меня дожидалось сообщение.
«Гарри!
Школьный библиотекарь заметила, что Меган проводит слишком много времени за компьютером. Когда она спросила ее, в чем дело, Меган ответила, что просто бродит в Сети, но при этом очень нервничала. Библиотекарь информировала директора школы, который позвонил мне и выразил свое беспокойство насчет того, что у Меган, возможно, возникла нежелательная переписка с незнакомцем. Когда дочь пришла домой, я настояла на том, чтобы она рассказала мне правду. Она отказалась, поэтому я потребовала, чтобы почтовый ящик был открыт в моем присутствии. Вот тогда я и обнаружила твои письма к ней – она их аккуратно сохранила. Твои попытки снова пролезть в ее жизнь, сыграв роль заботливого отца, по меньшей мере отвратительны! Точно так же, как твои жалкие потуги демонизировать меня. Есть только один человек, который виноват в том, что произошло: это ты.
Вчера вечером у меня состоялся долгий разговор с Меган, и я доходчиво объяснила ей, почему та твоя студентка покончила с собой. Наша дочь уже знала большую часть подробностей – все благодаря одноклассникам, которые не перестают сплетничать на этот счет. Но чего она не знала, так это того, насколько ужасно ты повел себя по отношению к несчастной девушке. И теперь Меган не хочет иметь с тобой никаких дел. Поэтому больше не пиши ей. Обещаю, она тебе не ответит. И знай: если ты вновь попытаешься установить с ней контакт, будут предприняты правовые меры воздействия и тебе навсегда запретят приближаться к нам ближе чем на милю.
Не трудись отвечать на это письмо. Оно будет уничтожено немедленно по получении.
Сьюзан».
Я почувствовал, как меня колотит сильная дрожь, настолько сильная, что пришлось вцепиться в края компьютерного столика. «Чего она не знала, так это того, насколько ужасно ты повел себя по отношению к несчастной девушке». Еще одна ложь, изобретенная Робсоном в ходе кампании по моему уничтожению. «И теперь Меган не хочет иметь с тобой никаких дел». Сдавив глаза пальцами, я отчаянно пытался сдержать подступившие слезы.
Когда мне удалось немного успокоиться, я опустил руки и увидел, что за мной наблюдает молодой бородач-бармен. Мы встретились взглядами, и он отвернулся, смущенный тем, что оказался невольным свидетелем моего горя. Я вытер глаза и подошел к бару.
– Выпьете? – спросил он.
– Эспрессо, пожалуйста, – ответил я.
– Опять плохие новости?
Я кивнул.
– Может, все наладится…
– Только не на этот раз.
Бармен приготовил кофе и поставил передо мной. Потом потянулся к бутылке виски и плеснул в рюмку маленькую дозу.
– Вот, выпейте, – сказал он.
– Спасибо.
Виски обожгло внутренности, но я тут же ощутил его расслабляющий эффект. Осушив следующую порцию, заботливо налитую барменом, я спросил:
– Вы говорите по-турецки?
– Зачем вам это? – удивился он.
– Мне нужно написать письмо на турецком…
– Что за письмо?
– Личное.
– Я не переводчик.
– Всего три строчки.
Пауза. Я видел, что он изучает меня, недоумевая, с чего это вдруг мне понадобилось писать кому-то по-турецки.
– Как вас зовут? – спросил он.
Я назвал себя и протянул ему руку для пожатия.
– Я – Камаль, – сказал он. – А этот перевод – действительно три строчки?
