Свечи уже почти догорели, и тень Говарда не только дрожит и скачет на панели позади него, но и крадется к потолку, нависает над столом, точно чудище из детских сказок.

– Во имя Христа, время переговоров давно миновало. Или вы не понимаете этого, Мишель? – вскричал Говард и обеими руками уперся в стол, приблизил лицо к лицу посла, в то время как секретарь Курсель, беспомощно взмахивая руками, умолял его приглушить этот опасный для заговорщиков рев. – Вы так удобно устроились при английском дворе, что уже и не чуете, куда нынче ветер дует в Париже?

– Король Франции все еще надеется заключить политический союз с королевой Елизаветой, и моя обязанность – постараться подготовить этот договор, ибо я представляю его интересы, – сдержанно ответил Кастельно.

Говард не собирался подражать его сдержанности:

– Французский народ отвергает соглашение с еретичкой, и королю Генриху это хорошо известно. Он уже чувствует, как у него за спиной поднимается мощь Католической лиги. Никаких больше договоров, брачных предложений, никаких усилий, чтобы угодить самозванке Елизавете и свести с ней дружбу! Нам остался один лишь путь! – И он еще разок от души треснул по столу, аж тарелки задребезжали.

– Насколько я помню, – все так же сдержанно, официально даже, возразил Кастельно, – недавно вы были первейшим моим союзником, когда мы вели переговоры о браке между вашей королевой и братом моего короля.

– Исключительно для видимости. Эти переговоры были обречены с самого начала. – Небрежным жестом руки Говард отметает их в сторону. – Герцог Анжуйский и не помышлял всерьез жениться на Елизавете. Господи Боже! Да она же на двадцать лет его старше. Разве кто-нибудь из вас, а? – Он оглядел мужчин за столом, приглашая их разделить его веселье, Дуглас ответил ему похотливым смешком. – Да и она скоро осознала, что подданные не одобряют эту затею, и отослала герцога. Теперь уж она не выйдет замуж, а если и надумает, то никак не за католического принца. Она уже поняла, к чему это ведет.

– И заведомо не родит наследника, в свои-то пятьдесят лет, – презрительным тоном подхватила Мари де Кастельно. – Франция может уповать на то, что Мария Стюарт взойдет на английский престол и ее сын вспомнит о своем долге перед матерью и католической правительницей и вернется под ее руку. Et voilа! – С ослепительной улыбкой молодая женщина продемонстрировала нам свои руки, будто выполнила какой-то сложный фокус, хотя ладони ее были пусты. – Этот остров будет вновь объединен под властью Рима.

– Et voilа? – Я не поверил своим ушам. – Все? Проблема решена? Вы будто о шахматных фигурках рассуждаете: эту передвинуть, ту снять с доски, на эту напасть – шах и мат. Неужели вы и в самом деле думаете, мадам, будто все так просто?

Мари крепко сжала губы, они даже побелели, но в глаза мне она смотрела с отвагой и вызовом. А Говард с удвоенной силой обрушился на меня.

– Вы еще смеете говорить! – выплюнул он, но Кастельно остановил его одним движением руки. Вид у посла безнадежно-усталый.

– Продолжайте, Бруно, – вежливо попросил он. – Вы еще ничего не сказали, а я хочу выслушать вас. Намерения короля Генриха вам известны не хуже, чем его ближайшим советникам.

Я почувствовал на себе взгляд Фаулера и, даже не оборачиваясь к своему контакту, догадался, о чем он хочет меня предупредить: соблюдать осторожность, не лишить себя откровенной враждебностью по отношению к заговорщикам привилегированного положения за этим столом. Но Кастельно поощрял меня говорить и скорее заподозрил бы что-то неладное, если бы я отказался от роли адвоката дьявола. Так мне подумалось.

– Я говорю лишь, что королевы – не куклы, которыми можно управлять по своей прихоти. – Едва я произнес эти слова, как мне представилась зажатая в мертвой руке Сесилии Эш кукла-образ Елизаветы с пронзенным иглой сердцем. Невольная дрожь пробрала меня, я чуть не сбился с мысли. – Торжество католичества и объединение острова под властью Рима не обойдется без великого кровопролития в Англии. Об этом никто и словом не обмолвился.

– Так и без слов ясно, чертов дурак! – рыкнул Говард.

– Не отведаешь хлеба, не смолов зерна, – вставила Мари де Кастельно со странной полуулыбкой. Она вновь посмотрел мне прямо в глаза, а я уставился на ровный ряд белых зубов; такая не усомнится пустить их в ход.

– Королева Шотландии не отступится перед кровопролитием, коли оно ей на пользу, – задушевно сообщил честной компании Дуглас и, поглощенный какими-то собственными воспоминаниями, налил себе очередной бокал вина и тут же его осушил. – Я мог бы рассказать вам историйку про Марию Стюарт…

– В самом деле? Ту самую, про пирог? – Кастельно преувеличенно, по-актерски, закатил глаза.

– Ага! – Взгляд Дугласа просветлел. – После смерти ее супруга устроили великий пир…

Кастельно упреждающе поднял руку:

– Может быть, в другой раз? Боюсь, мадам де Кастельно не оценит.

– О! Ага. Извините. – Бросив взгляд на Мари, Дуглас извиняющимся жестом поднес руку к голове, состроил гримасу, посмеиваясь над самим собой.

Краткая неловкая пауза. Все обернулись поглазеть на Дугласа, а я гадал, что же такое известно всем, кроме меня. Быстрый обмен взглядами между Мари и Генри Говардом, но и значение этих взглядов от меня скрыто. Щеки молодой женщины разрумянились от возбуждения, в подвижных тенях вдруг отчетливо проступили черты ее лица, горящие, полные решимости глаза, мягкие, с блеском, раздвинутые губы. Она подметила, что я гляжу на нее, и в очередной раз скромно потупила глазки – и тут же вскинула их, проверить, гляжу ли я еще, нет?

– Семинарии во Франции трудятся неустанно, милорды, направляют сюда миссионеров под прикрытием, и католическая поддержка в стране все еще сильна, сеть налажена, – произнес Фаулер, и ему опять удалось завладеть вниманием всех собравшихся. – Будем молиться о том, чтобы эти усилия увенчались успехом и вернули души под эгиду святой Римско-католической церкви…

– Да-да, Фаулер, все мы ценим твою набожность, и все тоже молимся об этом, – нетерпеливо перебил Говард. – Вот только любого иезуита, какой попадет им в руки, они потрошат в Тайберне, точно свинью в мясной лавке, и для тех, кто подумывает об обращении, это служит предостерегающим примером. Пора уже понять, что эту страну не вернут к католичеству ни проповеди с молитвами, ни политические игры, только сила.

– Значит – простите, что я медленно соображаю, – вы планируете вторжение? – Я смотрел не на Говарда, а на Кастельно. Я искал не ответа, но подтверждения, и горестный, беспомощный взгляд посла был красноречивее всяких слов.

– Мишель, разумно ли допускать его сюда, в наш круг? – Говард щелкнул пальцами, потянулся ко мне, будто удушить хотел. – Всем известно, что Святой престол осудил этого человека за ересь. И ты думаешь, он будет на стороне нашего предприятия? Постоит за Рим, а не за такую же, как он, еретичку, Елизавету?

– Доктор Бруно – личный друг моего короля, – негромко возразил Кастельно. – И я готов поручиться за его верность Франции. Идеи его порой кажутся несколько… – Посол запнулся в поисках дипломатического термина. – …Несколько неортодоксальными, однако он не еретик, но католик, он регулярно посещает мессу вместе с моим семейством в домовой церкви посольства и соблюдает все условия, поставленные ему как отлученному. А со временем мы, глядишь, добьемся снятия отлучения, да, Бруно?

Я постарался придать своей физиономии выражение благой надежды и закивал.

Говард поморщился, но умолк, и я почувствовал, как во мне поднимается горячая волна благодарности к Мишелю де Кастельно; тем горестнее мое предательство, согласие шпионить за ним. Как бы дело ни обернулось, даю я себе зарок, Уолсингем непременно узнает, что посол ратовал за мир. Кастельно, как и его суверен, Генрих Французский, человек умеренный, из тех католиков, кто допускает в вере различные подходы и точки зрения. Он честный и последовательный человек и вовсе не хочет войны, однако может случиться так, что ему не оставят выбора. Зато его жена, судя по всему, ждет не дождется. Вот она опять говорит: