– Половчин, может, приврал о многочисленности татар, а мы до сроку тревожиться начинаем, – заметил Олег, сын Всеволода Михайловича.

– Приврал ли, нет ли, но коль половцы в степях зашевелились и к сече изготовились, значит, и нам надо ухо востро держать, – промолвил Юрий Игоревич. – Хан Котян старый воин и с мунгалами уже сталкивался. Ему можно верить.

Князья принялись обмениваться своими мнениями относительно недавних военных успехов татарской орды в Волжской Булгарии и на мордовских землях. И булгар, и мордву русские князья в прошлом побеждали, и не раз. Поэтому никто из собравшихся особенно не удивлялся тому, что татары так быстро разбили и тех и других.

– Не пойму, чего нам опасаться татар этих? – вновь подал голос Олег Игоревич. – Такие же степняки, вроде половцев. Секли мы половцев не единожды, доведется, посечем и татарву!

– Тринадцать лет тому назад князья наши, похваляясь, встретились с татарами на реке Калке, да токмо назад не все воротились, – хмуро произнес Юрий Игоревич.

– Тогда полки русские полегли в битве из-за того же хана Котяна, – смело возразил старшему брату Олег Игоревич. – Это его батыры не выдержали натиска мунгалов, повернули коней и смяли полки Даниила Волынского и Мстислава Удатного. Об этом всяк знает. Вот пошли бы князья наши на татар одни без половцев, то воротились бы с победой.

Разговор в гриднице переключился на воспоминания о Калкской битве, в которой полегло немало русичей, одних только князей погибло тогда одиннадцать человек. Рязанцы в том печальном сражении не участвовали. Подробности этого тяжелого поражения стали известны рязанцам от тех черниговцев, кто ходил к Калке и сумел вернуться домой. Рязань и Чернигов связывали давние родственные и дружеские узы, еще со времен Ярослава Мудрого, при котором земли вятичей по Оке принадлежали Чернигову.

В удельное княжество Рязань и Муром обособились уже при внуках Ярослава Мудрого.

Во многих распрях в Залесской Руси участвовали рязанские князья, стремясь поставить Рязань вровень с Ростовом и Суздалем. Немало потрудился для этого правнук Ярослава Мудрого, рязанский князь Ростислав Ярославич. Много сил потратил на это и сын его, Глеб Ростиславич, дед нынешнего рязанского князя Юрия Игоревича.

Однако не по силам вышло князьям рязанским тягаться с воинственными суздальскими князьями. Сначала Юрий Долгорукий показал им свою силу и непреклонную волю, потом сын его, Андрей Боголюбский, принудил к покорности не только Рязань и Муром, но и Новгород Великий. После внезапной смерти Андрея Боголюбского, павшего от рук заговорщиков, князья рязанские воспрянули было духом и очертя голову ринулись в очередную свару с Суздалем. Но и на этот раз не было им удачи на поле ратном. Разбил рязанцев и союзных им черниговцев младший брат Андрея Боголюбского, князь Всеволод Юрьевич, прозванный впоследствии за множество детей своих Большим Гнездом.

С той поры Рязань признавала над собой главенство суздальских Мономашичей, склонившись перед их военной мощью. Черниговские Ольговичи как ни пытались вырвать Рязань из-под владычества суздальских князей, так и не смогли это сделать.

После поражения на Калке черниговские Ольговичи увязли в длительной распре с южными Мономашичами из-за Киева. Если смоленских Мономашичей Ольговичи одолели, то своего самого упорного врага, Даниила Волынского, они осилить никак не могли. Михаил Всеволодович, глава черниговских Ольговичей, опираясь на половцев и венгров, сумел отнять у Даниила богатый Галич. Черниговцы собирали силы, чтобы прибрать к рукам и Киев, но Даниил обратился за помощью к суздальским Мономашичам, предложив им взять старшинство в Южной Руси. Георгий Всеволодович без промедления отправил на юг своего брата Ярослава с сильными полками.

Ярослав Всеволодович, до этого не единожды разбивший литовцев и немецких крестоносцев, опустошил Черниговское княжество и занял Киев. Михаил Всеволодович, брошенный всеми своими союзниками, был вынужден укрыться в Галиче.

В этом походе на Киев были вынуждены принять участие и рязанцы, зависимые от суздальских князей. Рязанские полки возглавляли Ингварь Игоревич с сыном Игорем и племянником Ярополком Романовичем.

Однажды утром пришел к Мирошке тиун княжеский и с порога объявил:

– Собирайся, Мирон! Старший сын князя нашего видеть тебя желает.

Мирошка долго ждать себя не заставил, мигом оделся во все самое лучшее.

Сосед Мирошки, плотник Петрила, вытянув шею, удивленно глазел из-за частокола на Мирошку и тиуна в ярком кафтане, покуда те не скрылись за поворотом улицы.

Едва Мирошка вернулся из терема княжеского – Петрила тут как тут!

– Видел я, какие гости к тебе с утра захаживают, Мирон Фомич! – балагурил Петрила, сидя на скамье у печи. – Ну что, отведал медов княжеских, сосед? Какую же думу вы с князем Юрием Игоревичем думали?

Мирошка, видя, что сосед его слегка навеселе, добродушно ворчал:

– Жену к сестре спровадил и бражничаешь напропалую, Петрила. И кто токмо тебе наливает?

– Рязань не без добрых людей, – усмехнулся плотник и игриво шлепнул проходившую мимо Вассу пониже спины.

Дородная Васса, не выносившая подобных вольностей, с разворота огрела Петрилу тряпкой по голове, да так, что того со скамьи будто ветром сдуло.

Мирошка захихикал, глядя на поднимающегося с полу плотника.

– Ох и сильна же ты, Васса! – почесывая голову, проговорил Петрила. – Тебе следовало за молотобойца замуж выходить, а не за кукольника. Каких бы богатырей нарожала!

Васса ничего не ответила на это, двигая горшками на шестке у печи.

– Что же князю Юрию Игоревичу от тебя надобно было? А, сосед? – опять приступил к расспросу Петрила.

– К Федору Юрьевичу я ходил. Наказал он мне коня из дерева выстругать для сыночка своего и укрепить его на крутых салазках, чтобы на конике этом качаться можно было, – хвастливо ответил Мирошка. – Еще велел мне Федор Юрьевич игрушечный меч смастерить. Даже плату вперед дал. Вот!

Мирошка показал на ладони три куны серебром.

– Доверяет тебе, стало быть, Федор Юрьевич, – завистливо вздохнул Петрила, – а мне вот никто наперед денег не дает. И взаймы ни у кого не выпросишь. Не доверяют мне люди. Почто так, Мирон?

Мирошка пожал плечами.

Вместо него ответила Васса:

– Это от того, Петрила, что веру к себе ты в том пойле утопил, из-за которого и на человека-то скоро походить перестанешь. Бросай-ка бражничать да за ум берись!

– А я и не скрываю, что непутевый я есмь, – с неким вызовом проговорил Петрила. – И жена у меня такая же. И дочери обе непутевые. Особливо старшая! Целыми ночами черт-те где шляется! Но я управу на нее нашел, видит Бог. Едва жена моя уехала, я всю одежку Фетиньи в печи сжег. Нагишом-то она никуда не убежит! Ха-ха!

Вошедшая в горницу Пребрана при последних словах Петрилы смутилась.

Петрила схватил Пребрану за руку и заговорил с нею, пьяно улыбаясь:

– Небось потеряла подружку свою, а? Ни в лес, ни на реку дочура моя больше не ходит. Думаешь, я силком Фетинью дома держу? Да ничуть! Сама она из дому никуда не выходит.

Петрила вновь засмеялся.

– Оставь ее! – вмешалась Васса и строго кивнула дочери: – За водой сходи.

Пребрана торопливо выскользнула за дверь.

Направляясь к колодцу, Пребрана постучала в ворота Петрилова дома. Ворота были заперты изнутри, на стук никто не вышел.

Встревоженная Пребрана пробралась огородами и с заднего хода проникла во двор Петрилы.

По двору ходили куры с цыплятами. В углу у забора кучей были навалены дрова. У крылечка в три ступени стояла бочка с дождевой водой. В эту бочку с водой любила смотреться Фетинья.

Пребрана оставила ведра и коромысло под навесом, взбежала на крыльцо, рванула на себя дверь за железное кольцо. И столкнулась лицом к лицу с Фетиньей.

От неожиданности Пребрана негромко ойкнула.

На Фетинье из одежды была лишь грубая холстина вокруг бедер. Темно-русые длинные волосы Фетиньи были распущены по плечам и окутывали ее ниже талии, как покрывалом.