– В преторианцы? Нет, – Приск затряс головой. – Сделаться преторианцем я не мечтаю, эта служба не для меня.

– А я бы не отказался. И то – почему бы мне не стать преторианцем? Я ведь уроженец Италии, значит, меня возьмут в гвардию. У нас тут есть один центурион в лагере: прежде, еще при Домициане, служил в Пятом Македонском, потом стал преторианцем, а потом вернулся в Эск – уже центурионом. Вот и я так могу. – Кука подмигнул. – Не тебе же одному с поперечным гребнем на башке выхаживать, будто надутому петуху.

Приск прекрасно понял, что означал этот монолог: Кука намекал, что поможет другу в предстоящих делах, но требовал за это соответствующую награду. Пока Зенон не уехал, об этом стоило переговорить с доверенным лицом Адриана.

Кука – преторианец? Почему бы и нет? Иметь своего человека подле императора всегда полезно. Тем более если человек сам мечтает о подобной службе. Живи себе в Риме, в постоянном лагере, неси караул на Палатине. Опять же жалованье приличное и срок службы короче.

– Хорошо, преторианец, а в Дробету поедешь вместе со мной? – рассмеялся Приск.

– Ну вот, я так и знал, что ты сделаешь какую-нибудь пакость. Скажу одно: как надел ты серебряную лорику, так тебя будто подменили. Старым товарищам никаких послаблений!

– Ладно, пошутил. Нужен ты мне больно в Дробете! Да, совсем забыл спросить… – сказал Приск небрежным тоном, подражая в интонациях Лонгину. – Что поделывает старина Валенс?

– Как что? Всё как обычно: тренирует новобранцев в своей пятьдесят девятой центурии, а в свободное время, которого у него подозрительно много, накачивается вином в ветеранской таверне.

– Здесь не появлялся?

– Здесь? – Кука изобразил недоумение. – Где – здесь?

– Тут.

– А… – Теперь Кука изобразил озарение. – Имеешь в виду у нас дома? Не приходил ли в гости к Кориолле? Не волочился ли за бывшей своей невестой? – Кука ухмылялся, видя, что Приск вертится как на углях, и отвечать не спешил. – Нет, представь, не приходил, хотя я его каждый раз приглашаю при встрече.

– Что-о-о?!

Приск ухватил приятеля за тунику на груди, закручивая ткань в узел так, что Куке вмиг стало не хватать воздуха.

– Так пошутил я… Пошутил. Не приглашал я, клянусь Геркулесом! – Приск нехотя отпустил трещавшую под напором его пальцев ткань. – Да он и не спрашивает о милой твоей никогда. О тебе – да, задает вопросы. И о Тиресии, и обо всех наших. А про Кориоллу – ни гугу.

Приск вернулся в спальню. Конкубина делала вид, что спит, но Приск знал, что это притворство. Она лежала на боку, отвернувшись лицом к стене. Он лег подле. Руки скользнули под мышки, под тонкую льняную тунику.

– Что тут у нас? Какие спелые со-очные плоды… – Бормоча интимные банальности, он тем временем губами скользил по плечу – от шелковистой кожи пахло яблоками и еще какими-то травами, которые Кориолла добавляла в воду.

Центуриона ждала сладостная влажная долина, проникать в которую надо с осторожностью, никаких звериных наскоков – лишь искусная медлительность, дающая ничуть не меньше наслаждений, чем бешеный напор. Их близость была изящной, как прогулка по горной тропе, и тропа эта пролегала между прежней долгой разлукой и грядущей, сулящей опасности и расставание.

Сентябрь 857 года от основания Рима

Дробета

Через три дня после приезда Лонгина, уже ближе к полудню, даки появились возле Дробеты. Они плелись по дороге, связанные веревками, а погоняли их несколько всадников – тоже даков. Впереди на вороном жеребце ехал молодой человек в длинном дакийском плаще с бахромой, под которым поблескивали начищенной чешуей бронзовых пластинок гетские доспехи.

Странная процессия остановилась в сотне футов от ворот, а едущий впереди приблизился. Был он без шлема, и длинные волосы падали на плечи звериной гривой, челка была подстрижена низко, скрывая глаза. Войлочной шапки не удостоен, значит, простой комат, чего не скажешь по доспехам и коню – скакун под командиром отряда был отменный. Но Децебал тем и славился, что приближал к себе людей не за происхождение, но лишь за заслуги. Так что неблагородная кровь варвара ровно ни о чем не говорила.

– Эй! Караульные! Я – Сабиней! – крикнул человек во всю силу легких. – Личный посол царя Децебала. Пришел отдать римской власти разбойников. Тех, кто дерзко нарушил мирный договор с Сенатом и народом Рима и напал на легата Лонгина.

Приск, стоявший в этот момент вместе с Тиресием на стене, в очередной раз плеснул себе в лицо водой из фляги, чтобы снять сонливость, – после обсуждения планов у Лонгина разговор плавно перетек в яростный спор в комнате Приска. Спорили о грядущей войне, о том, сколько сможет выставить Децебал, и будет ли эта война вообще.

– Узнаешь гостя? – спросил Тиресий.

– Конечно, узнаю. Наш старый враг Сабиней. Лазутчик. Мы взяли его в плен зимой, а потом он удрал.

– Это ты его отпустил, – напомнил Тиресий. – И он едва не прикончил нас в битве близ Дуростора[37].

– Угу. А потом нашего старого знакомца отпустил во второй раз Адриан.

– У Сабинея глаз орлиный. Как у всех горцев. И он хитер, как коршун.

– И силен, как лев. Прямо химера какая-то.

– А он мне нравится, – хмыкнул Тиресий. – А тебе?

– Для мальчика-красавчика он староват.

Тиресий вздохнул:

– В бою нравится, а не в постели. В постели я предпочитаю девчонок.

– Старых шлюх, ты имеешь в виду, из нашего лупанария?

– Девчонок! У меня есть одна тут под боком, в Дробете. И в лупанарий я давно не хожу.

Тем временем военный трибун взбежал на стену.

– Это ловушка? – спросил Требоний у Приска. – Зачем этот парень отдает нам своих, которых немедленно распнут как разбойников?

Сам трибун на войну с даками не попал и надеялся службу свою в крепости закончить прежде, чем на лимесе начнется очередная заварушка, посему обычно не спорил и доверял опытным бойцам. А Приску, прошедшему обе кампании, доверял особо.

– Точно, пакость. Только пока не вижу, в чем подвох. Разве что пятеро пленников мгновенно превратятся в пятьсот и сбросят оковы.

– Пятьсот? – Военный трибун закрутил головой, похоже, обычную шутку он принял за реальную версию. – Твои люди в крепость не войдут! – крикнул он Сабинею.

Но варвар не обратил внимания на угрозу трибуна.

– У меня собственноручное послание от царя Децебала легату Лонгину. Легат Лонгин в Дробете? – Приску почудилась в вопросе Сабинея насмешка.

– Всё-то эти варвары знают, – буркнул трибун. – Уши у них, что ли, в камнях имеются? Вот прикажу всех местных из поселка выгнать… – Требоний замолк, сразу сообразив, что выгнать местных из поселка не получится: потому как большинство местных – это женщины, а без баб гарнизону никак не обойтись.

– Теперь-то я понял, – хмыкнул Приск. – Им так не терпелось передать Лонгину послание царя, что ребята напали на нас по дороге. Похоже, придется их не распинать, а награждать.

– Трибун, я войду как посол и передам тебе в руки нарушителей перемирия, – предложил Сабиней. – Но дай слово, что я выйду свободно назад.

– Соглашаться? – спросил Требоний. Центурион кивнул. – Даю слово, – пообещал трибун уныло.

Какой же здесь подвох? Приск напрасно всматривался в даль из-под руки. Вокруг никого. Даже пастухов с отарами, что пригоняют к лагерю на продажу скот, и тех не было видно.

Ворота отворились, Сабиней спешился и, держа коня под уздцы, пешком вместе с пленниками вошел в Дробету. За ними въехала немногочисленная охрана.

Пленников отправили в карцер, спутников Сабинея разместили в одной из комнат казармы, а самого посланца Децебала Лонгин принял в принципии. Из приближенных на встречу легат допустил лишь военного трибуна, Асклепия и Приска. Тиресий от встречи с Сабинеем уклонился, заявив, что лазутчику римскому не след встречаться с лазутчиком дакийским. Тогда вместо Тиресия кликнули Оклация: легат отводил центуриону и бенефициарию роль не только доверенных лиц, но и телохранителей. И хотя у Сабинея отобрали оружие (заставили снять даже чешуйчатый доспех, оставив дака в длинной льняной рубахе) и отобрали кривой кинжал, он все равно казался опасен.