Разумеется, выходку избитого раба можно было истолковать как нежелание оставаться один на один с кипящим от злости начальником, посему хитрый раб постарался удержать на станции своего покровителя. Однако что-то подсказывало Приску: раб не врет – всего, правда, недоговаривает, но знает точно: опасность существует. А впрочем – пусть и выдумка, что из того? Лонгин был Приску нужен, просто необходим.
Вернув Резвого в конюшню, Приск отправился в общую залу таверны. Высокого гостя долго искать не пришлось: легат сидел за центральным столом, а хозяин таверны рассыпался перед ним в любезностях, расхваливая завозные вина, пока обезумевшие от окриков слуги носились взад и вперед, вынося с кухни самые дорогие, самые лучшие припасы. Миловидный мальчик лет двенадцати разливал по изящным серебряным кубкам – наверняка извлеченным из багажа самого легата – сладкий мульс[7], призванный поднять аппетит именитого гостя.
Лонгину на вид можно было дать лет пятьдесят, хотя наверняка он был старше лет на пять-шесть. Но сразу видно – человек энергичный, сложения крепкого, несколько в последние годы погрузневший. Веселые улыбчивые глаза, совершенно не подходящие его строгому и чуть полноватому лицу, были удивительно яркого голубого цвета. Лоб высокий, волосы уже начали редеть, но Лонгин этого не стеснялся, не пытался зачесывать пряди набок.
Приск после недолгих раздумий решил, что в данном случае короткий путь – самый верный, шагнул к столу легата и произнес:
– Центурион Гай Осторий Приск приветствует тебя, легат.
Легат поднял руку в ответном приветствии:
– Здравствуй, Приск. Присаживайся. – Он указал на скамью подле себя.
В словах и жестах Лонгина была достойная неспешность, глядел он на Приска чуть исподлобья, но при этом с приятной доброжелательной усмешкой.
– Я слышал о тебе, центурион.
– Хорошее или дурное?
– Всего понемногу. Знаю, ты добился от Траяна разрешения на смертельный поединок. Но это тебя не красит: такая дерзость попахивает бунтом.
Приску очень хотелось возразить, но он стиснул зубы и промолчал, понимая: на словах все подлости Нонния описывать придется долго, легат вряд ли станет слушать защитительную речь до самого заката.
– С другой стороны, говорят, лучше тебя никто на всем лимесе[8] не умеет вычерчивать планы крепостей, – продолжал Лонгин.
– Да, они отливаются у меня в памяти, будто медные статуи в форме, – сказал Приск.
Вольноотпущенник Лонгина, молодой человек с круглым улыбчивым лицом, мелкие черты которого были в постоянном движении, тем временем принес еще один серебряный кубок и наполнил его мульсом.
– Хвастливость – неплохая штука, но не всегда способствует карьере, – улыбнулся легат. – Расхваливай себя, молодой человек, с осторожностью. Кстати, сколько тебе лет? – Приск не успел ответить: Лонгина вовсе не интересовал возраст центуриона. – Мне необходим человек вроде тебя, чтобы рисовать крепости да карты. Но не в канцелярию, а чтоб постоянно находился при мне.
«Интересно, от кого он про меня наслышан? Может, от Декстра? – подумал Приск. – Или Адриан лично отрекомендовал? Хотя это – вряд ли. Но кто-то намеренно нахвалил. Такого везения не бывает».
– Асклепий, – обратился к вольноотпущеннику Лонгин. – Подай-ка мне таблички того варвара.
– Косорукого, – усмехнулся снисходительно Асклепий и тотчас извлек из дорожной сумки восковые таблички, передал господину.
Лонгин открыл их и протянул Приску.
– Варвар болтал, что пришел из самой Сармизегетузы. Он что-то такое нарисовал по памяти. Но я ничегошеньки не понял из его объяснений и рисунков, – сказал Лонгин. – Надеюсь, ты мне поможешь.
Лонгин не преувеличивал: зарисовки на воске были столь условны, что разобраться в хаосе многочисленных черточек казалось делом немыслимым. Приск на миг задумался. И все же рискнул – опираясь не столько на рисунок, сколько на свою память: в тех местах позапрошлым летом ему довелось побывать.
– Вот здесь, похоже, крепость их столицы, Сармизегетузы Регии. – Приск указал стилем на скопление черточек. – А здесь, судя по всему, Фетеле-Альбе[9], город к северо-западу от Сармизегетузы. Насколько я сумел разузнать и рассмотреть, там расположены плавильные мастерские. В городе-крепости пять больших террас и несколько десятков вспомогательных. С одной стороны Фетеле-Альбе защищает склон горы, а с другой даки построили стены. По договору все укрепления надлежало срыть… Там снова есть ограда? – предположил Приск, еще раз посмотрев на рисунок. – Хотя это могут быть подпорки под террасами.
– А это? – спросил Лонгин, указывая на неровный кружочек дальше к северу.
– Тоже крепость, – сказал Приск. – Только совсем небольшая.
– Соглядатай видел, как туда поднимался караван, везли что-то тяжелое на мулах и лошадях. Что думаешь, центурион? – спросил Лонгин.
Приск сделал неопределенный жест. По варварским рисункам понять что-либо было невозможно. Что касается каравана, то в крепость могли попросту везти зерно из речной долины – но точно так же караван мог быть нагружен оружием.
Ясно было другое: Лонгин не доверяет царю Децебалу. Впрочем – никто из римлян не доверяет дакам. Вопрос в другом – насколько дакийский царь точно выполняет условия мирного договора.
Тем временем мульс сменило альбанское вино, не слишком сильно разбавленное, посреди стола водрузили жареного кабанчика, как будто на дворе был не август месяц, а декабрьские сатурналии. Сходство с сатурналиями усиливала демократичность Лонгина: все его спутники – и ауксиларии[10] из конной охраны легата, и вольноотпущенник Асклепий, и даже рабы-слуги поедали те же колбасы и почти точно такого же кабанчика, что и сам легат. И вино им наливали из одного кувшина.
– У меня есть к тебе дело, центурион, – сказал как бы между делом легат.
– Я слушаю.
– Не хочешь перейти в мою свиту?
– Я с радостью… – сказал Приск и осекся.
– Тебя что-то тревожит? – спросил заметивший колебания центуриона Лонгин.
– Только одно: у тебя, легат, маловато охраны для здешних мест.
– Охрана – не твоя забота, – заверил Приска Лонгин. – Главное – крепости. И прежде всего – крепости даков. А кстати… – опять совершенно небрежный тон и полная незаинтересованность. – Ты ведь ездил в Берзобис?
– Именно так, легат.
– По какому делу?
Приск опять на миг смешался.
– По личному. Так получилось… – Приск пытался спешно прикинуть, стоит ли говорить о цели поездки Лонгину: не уплывет ли столь необходимое ему назначение после рассказа. Но тут же понял: лучше ничего не скрывать, легат так и так выведает подробности, только уже у других. Так что пусть сразу решает – брать Приска к себе или нет. – Зимой, два года назад, когда бастарны устроили рейд на Нижнюю Мезию, усадьбу моей жены разграбили…
– Ты женат, центурион? Это странно.
– Официально – нет. Но я считаю Кориоллу своей женой, хотя по закону она конкубина…
Он сделал паузу в надежде, что разговор плавно утечет в сторону, и в новых вопросах и ответах потонет неудобная тема, но Лонгина, как старого бойца-гладиатора, было не так-то просто сбить с позиции.
– Я слушаю, центурион. Какие дела у тебя были в Берзобисе?
– Усадьбу в Мезии разграбили, – вернулся к прерванной фразе Приск, – матушка Кориоллы и ее младшая сестра Флорис оказались в плену у варваров. Их потом видели в обозе местного царька Сусага. Из Берзобиса тамошний ликса[11] прислал письмо в Эск, что среди рабов есть девушка по имени Флорис, и по всем описаниям выходило, что это сестренка Кориоллы.
– Так ты нашел ее? – живо спросил Лонгин. – Почему не везешь с собой? Денег выкупить не хватило? Оставил бы заемное письмо под свое жалованье.
