– Видели бы вы старые фотографии, – сказал Макферсон. – Когда сюда приехали первые врачи, тут были сплошные заросли армерии и кустарник. – А сейчас…

Справа и слева от больницы стояли два одинаковых здания из красного кирпича в колониальном стиле c цоколем, выкрашенным в яркий белый цвет, зарешеченными окнами и переплетами, пожелтевшими от морских испарений. Сама больница, из отполированного морской стихией камня и выкрашенная в угольно-черный цвет, имела шесть этажей, и сверху к гостям внимательно приглядывались мансардные окна.

– Здание построили перед Гражданской войной для штаба батальона, – пояснил Макферсон. – Очевидно, были планы использовать его как тренировочную базу, но, когда война стала неизбежной, все переключились на форт, а здесь позднее разместили военнопленных.

Тедди смотрел на башню, которую заприметил еще с парома. Ее макушка выглядывала из-за верхушек деревьев в дальнем конце острова.

– Что за башня?

– Старый маяк, – ответил Макферсон. – В этом качестве не используется с начала восьмисотых годов. Я слышал, что армия северян держала на нем сторожевых наблюдателей, ну а теперь мы там обрабатываем…

– Пациентов?

Он помотал головой:

– Сточные воды. Вы не поверите, какую только дрянь к нам не приносит. С парома все выглядит красиво, но отходы целого штата, попадающие из рек в эту гавань, в конце концов оказываются у нас.

– Потрясающе, – сказал Чак, щурясь на солнце, и затянулся сигаретой, чтобы подавить зевок.

– Там, ближе к стене, – Макферсон махнул рукой в сторону корпуса В, – стоит дом командующего северян. Вы могли его заметить, когда поднимались на гору. Тогда он обошелся в кругленькую сумму, и, когда дядя Сэм получил счет, командующего сняли с должности. Этот дом стоит посмотреть.

– И кто там сейчас живет? – спросил Тедди.

– Доктор Коули, – ответил Макферсон. – И смотритель больницы. Эти двое создали здесь нечто уникальное.

Они огибали комплекс с тыла, встречая по дороге новых садовников в кандалах, за которыми присматривали санитары; многие мотыжили суглинок возле задней стены. Одна садовница, женщина средних лет с жиденькими пшеничными волосами, просвечивавшими на макушке, вытаращилась на Тедди и приложила палец к губам. На ее шее выделялся багровый шрам размером с лакричную конфету. Она улыбнулась ему, не отнимая пальца от губ, и медленно, в знак запрета, покачала головой.

– Коули в своей области человек легендарный, – говорил Макферсон, пока они огибали здание больницы. – Лучший студент, что в Джоне Хопкинсе, что в Гарварде, опубликовал свою первую работу по патологии бреда в двадцать лет. Многократно консультировал Скотленд-Ярд, МИ-6 и УСС[2].

– Зачем?

– Зачем? – переспросил Макферсон.

Тедди кивнул. Вопрос казался ему логичным.

– Ну… – Макферсон был в замешательстве.

– Взять УСС, для начала, – сказал Тедди. – Зачем им консультироваться с психиатром?

– Военная область, – наконец ответил Макферсон.

– Допустим. – Тедди говорил с расстановкой. – А конкретнее?

– Информация засекреченная, – сказал Макферсон. – Так я предполагаю.

– Какая же она засекреченная, если мы об этом говорим? – заметил Чак, переглянувшись с напарником.

Макферсон, уже поставивший ногу на ступеньку лестницы, что вела к дверям больницы, застыл в растерянности. Он скользнул взглядом по изгибу оранжевой стены, а затем сказал:

– Спросите у него сами. У него как раз должно было закончиться совещание.

Они поднялись по ступенькам и вошли в отделанное мрамором фойе, увенчанное купольным сводом с кессонами. Перед ними с характерным звуком открылись автоматические двери, и они очутились в большой приемной, где за столами, справа и слева, сидели санитары, а вглубь уходил длинный коридор, упиравшийся в еще одни автоматические двери. У подножия лестницы, пока Макферсон записывал все три фамилии в реестр, они предъявили свои удостоверения санитару, тот сравнил их фото с подлинниками и вернул их владельцам. За спиной у санитара, в зарешеченной клетушке, сидел мужчина в такой же униформе, как смотритель больницы; за ним, на стене, висели ключи.

Они поднялись на второй этаж и свернули в коридор, пропахший лесным мылом. Дубовый пол блестел, отражая свет, проникавший через большое окно в конце коридора.

– Охранников у вас хватает, – сказал Тедди.

– Мы принимаем все меры предосторожности, – отозвался помощник смотрителя.

– За что общественность вам благодарна, мистер Макферсон, не сомневаюсь, – вставил Чак.

– Поймите одну вещь. – Макферсон снова обращался к Тедди. Они шли мимо закрытых кабинетов с именами врачей на серебряных табличках. – Другого такого заведения в стране просто нет. Мы принимаем самых сложных пациентов. Тех, с кем больше ни одна больница не справится.

– Здесь находится Грайс, верно? – спросил Тедди.

Макферсон кивнул:

– Винсент Грайс, да. В корпусе С.

– Грайс – это тот, который… – обратился Чак к напарнику.

– Да. Укокошил всю свою родню, потом скальпировал и сделал себе из их скальпов головные уборы.

– И в них разгуливал по городу, – продолжил Чак.

– Если верить газетам.

Они остановились перед двустворчатой дверью. Медная табличка гласила:

Макферсон, взявшись за ручку двери, повернулся к ним и посмотрел пронзительным взором.

– В менее просвещенный век, – сказал он, – этого Грайса посадили бы на электрический стул. А здесь его изучают, выявляют патологию, возможно, даже сумеют купировать отклонения в мозгу, заставившие его столь радикально нарушить общепринятые нормы поведения. Если так, то можно надеяться, что наступит день, когда подобные аномалии в нашем обществе будут полностью искоренены.

Его пальцы застыли на дверной ручке. Казалось, он ждал ответной реплики.

– Мечтать не вредно, – сказал Чак. – Не так ли?

Доктор Коули был до того худ, что казался истощенным. Не то чтобы ходячий скелет, каковых Тедди насмотрелся в Дахау, но немного откормить его не мешало бы. Его маленькие темные глаза сидели глубоко в глазницах, на лицо легли тени. Его щеки даже не ввалились, а провалились, и кожа вокруг была вся в застарелых прыщах. Тонкие губы и заостренный нос лишь усиливали его худобу, подбородок практически отсутствовал. Остатки волос были такими же темными, как глаза и тени под ними.

Зато он обладал яркой взрывной улыбкой, в которой сквозила уверенность в себе, отчего радужная оболочка глаз делалась светлее. Именно эту улыбку он и пустил в ход, выходя из-за стола им навстречу с протянутой рукой.

– Пристав Дэниелс. Пристав Ауле. Рад, что вы смогли так быстро выбраться.

Его рука оказалась сухой и гладкой, как у статуи, а пожатие жестким, до костей, и оно отозвалось у Тедди до самого предплечья. В глазах Коули зажегся огонек – дескать, не ожидал, да? – а затем он повернулся к Чаку:

– Очень рад, сэр. – Улыбка пулей улетела, он уже обращался к помощнику смотрителя. – Пока всё, Макферсон. Спасибо.

– Да, сэр, – откликнулся тот. – Мое почтение, господа. – И с этими словами вышел из кабинета.

Улыбка вернулась на лицо Коули в клейкой версии, напомнившей Тедди пленку на супе.

– Хороший человек. Макферсон. Неравнодушный.

– К чему? – спросил Тедди, присаживаясь возле стола.

Улыбка трансформировалась, съехав на одну сторону и там застыв.

– Простите?

– Он неравнодушный, – повторил Тедди. – К чему?

Коули, сев за стол из тикового дерева, развел руки:

– К работе. В нашем случае это моральный сплав закона, порядка и врачебного внимания. Еще пятьдесят лет назад, а то и меньше, отношение к таким пациентам, как наши, было однозначное: в лучшем случае заковать в кандалы и пусть гниют в собственном дерьме. Их систематически избивали, как будто психоз можно выбить из человека. Их демонизировали. Их истязали. Подвешивали на дыбе. Загоняли шурупы в черепную коробку. Иногда топили.