Бабтоня — толстым шеф-поваром, только белого колпака не хватает — в холщовом фартуке, готовилась священнодействовать, колдовать над вареньем и пенкой.

Пенку никак нельзя пропустить, это Ринка знала твердо — она собирается на поверхности сладкого озера долго, горы бело-розового наползают друг на друга, вскипают, пахнут пряно и остро свежей лесной земляникой.

Бабтоня иногда варила варенье и в городе — но там все было не так волшебно: не летали вокруг с жужжанием шмели и осы, не карабкался на крышу маленького домика, который Бабтоня хочет превратить в кухню, кудрявый хмель и дикий виноград, не пахло древесным дымом из чугунной печки.

— Кыш отсюда, паразиты! — отмахивалась Бабтоня от ос — они лезли в землянику и садились ей на фартук, кружили вокруг ног в парусиновых башмаках и угрожающе пикировали на аккуратный воротничок цветастого платья.

Когда осы донимали меньше, она отмахивалась от Риты — той было скучно, и она хвостиком ходила за Бабтоней, ныла:

— Ну бабушка, ну что мне поделать. Мне скучно, ску-учно.

— Сейчас я тебе полк солдат позову, тебя веселить, — иронично говорила Бабтоня, — вон иди, погуляй.

И тогда Рита молча пристраивалась на старом шезлонге в саду и смотрела, как Бабтоня размешивает в тазу землянику.

— Баб, это Рудик с соседнего участка, — сказала Ринка, подтаскивая нового приятеля поближе к Бабтоне.

Та кивнула.

— Здравствуй. Рудик — это кто? Рудольф?

— Ага, — заулыбался словоохотливый Рудик. — Типтого. Как Рудольф Нуриев, мама меня еще в балетную школу хотела отдать. Только я отказался — не мужское это дело в колготках по сцене прыгать.

Рита насмешливо фыркнула.

— Вы только не называйте меня Рудольфом, — он скривился, будто у него вдруг разболелся зуб. — Рудольф Потапов — не звучит. Рудик куда лучше. Вот вырасту и обязательно поменяю себе имя.

У крыльца Рудик нашел на земле палку потолще.

— На всякий случай, — пояснил он Ринке, — вдруг привидения осатанеют? Тогда мы станем от них отмахиваться.

Лестница на чердак зверски скрипела под босыми ногами, плясали в столбах солнечного света потревоженные пылинки. Ринка чихнула.

— Тихо! Слышишь? — Рудик схватил ее за руку.

Ринка, конечно, ничего не слышала.

— Там кто-то бормочет, будто басом. Не бойся, мы им не сдадимся! — Рудик, чтобы придать весу своим словам, потряс палкой, словно фехтуя с невидимым противником.

А Ринке вовсе и не было страшно — внутри мячиками подпрыгивала радость оттого, что у нее появился Рудик и теперь они идут охотиться на бормочущих привидений.

Дверь на чердак — старая, перекошенная, обклеенная когда-то бордовыми, в золотых виньетках, обоями — была закрыта лишь на деревянную задвижку.

Внутри — полумрак, только из малюсенького чердачного окошка веером расходились тонкие солнечные лучи, скупо освещая несметные сокровища: старинных кукол с рыжими волосами и огромными голубыми глазами, в кружевных платьях, потемневшие от времени комоды, покрытую паутиной швейную машинку с коваными ножками, похожими на диковинные чугунные цветы, — и много чего еще.

Рудик даже присвистнул:

— Ничего себе чердачок — для такого-то курятника!

Отсюда чердак казался огромным — больше даже самого дома.

А за широченной балкой, прямо под чердачным оконцем — теперь это было слышно даже Ринке — кто-то яростно жужжал, скребся и бормотал.

— Как ночью, — прошептала она Рудику прямо в ухо, чтобы не спугнуть привидение.

Они крались, изо всех сил стараясь не шуметь.

Замирали от страха, боясь увидеть за балкой неведомое привидение — наверняка очень страшное. Оно гудело все ближе и ближе, пуская по спине холодок ужаса.

— Ой, — сказал Рудик, первым заглянув за балку, и сразу погас, — всего-то.

Прямо на крутом скате крыши, около огромного, угрожающе торчащего гвоздя, которым листы шифера крепились к крыше, висела гигантская серая груша. По бокам ее вилась светло-серая полоса, и оттого казалось, что груша — мраморная. У словно бумажного устья толпились осы — побольше, поменьше — влетали внутрь и деловито улетали прочь, просачивались сквозь чердачное окошко в сад.

— Осиное гнездо, — подытожил Рудик, — а никакое не привидение. Это они у вас скребутся.

— Поэтому-то их в саду так много, — догадалась Ринка и прибавила: — Я все время боюсь, что меня укусят.

Рудик снова оживился.

— Тогда их надо извести. Я вас освобожу!

Осы, будто почуяв опасность, угрожающе загудели.

— Рудик, а может, не надо? — попросила Ринка.

Но было уже поздно.

Словно средневековый рыцарь, с палкой наперевес, элегантно заложив одну руку за спину, Рудик кинулся на осиное гнездо. Он сделал стремительный выпад и залихватски проткнул гигантскую грушу. С сухим треском стенка осиного гнезда откололась, обнажив серые соты, похожие на бесчисленные квартиры многоэтажного дома, вроде того, в котором жила Ринка с родителями.

Осы, обезумев, вылетали из разрушенной своей многоэтажки — и их становилось все больше.

«Как они там все помещаются?» — только и успела подумать Ринка, одна — совсем огромная, как показалось ей, — сумасшедшим самолетом спикировала на Рудика.

— Ой-ой-ой, прямо в глаз тяпнула! — завертелся он на одном месте. Другая тут же вцепилась ему в губу.

— Бежим! — Ринка схватила его за руку и, почти не чувствуя боли от двух укусов на плече — осы, похоже, решили пережалить их до смерти, — потащила враз ослепшего Рудика с чердака.

Глаз у него уже распух и заплыл. Не разбирая дороги, летели они вниз: по чердачной лесенке, пулей по всему второму этажу, по сосновым ступенькам винтовой — и с криком выбежали в сад.

Осы, злобно жужжа, летели за ними — казалось, они уже заполнили весь дом и не было такого уголка, куда бы не просочился темный осиный рой.

— Что стряслось? — крикнула им навстречу Бабтоня — она как раз снимала с кипящего варенья бело-розовую пенку.

— Осы! — вопила Ринка. — Летят сюда!

— Я сломал гнездо, нечаянно! — орал благим матом Рудик.

— Где гнездо? — взволнованно спросила Бабтоня, а Рудик, перемежая слова ревом, выкрикивал: «На-чер-да-ке.»

— Так, — сказала Бабтоня, и Ринка не знала, что хуже — заполонившие весь дом жалящие осы или это предгрозовое Бабтонино «так».

— Быстро в сарайчик, — скомандовала она.

Погнала ревущего Рудика, перепуганную Ринку и притихшую Риту — словно цыплят — в сарайчик, который когда-то должен стать кухней. Пока они бежали, воздух в саду вибрировал, жужжал, кипел осиным негодованием — из окон дома вылетали черные осиные толпы. Весь домик превратился в жужжащее гнездо, как с перепугу показалось Рудику.

Было страшно — так страшно Ринке не было никогда. И она могла поклясться — Рудику тоже.

Самым главным казалось — бежать со всех ног, успеть спастись.

Бабтоня захлопнула тяжелую дверь и заперла ее снаружи на ключ.

— А ты? — только и успела пискнуть Ринка.

Бабтоня — будто из дома не летели сумасшедшие, разъяренные осы, будто прогуливаясь даже, подошла к печурке, покидала в большое железное ведро горящие головешки, а сверху — траву. Взяла одну головешку, словно факел, в руку.

А им только и оставалось, приникнув к окну, с замирающим сердцем смотреть в сад, как на сцену.

Бабтоня шествовала — с ведром и факелом — к дому и выглядела настоящим храбрым воином на поле жестокой битвы. Дым из старого ведра окутал ее с ног до головы, так что даже цветочки на платье растворились в плотном сизом мареве. Осы не летели на нее, словно она была заколдованная.

Ринка гордилась тем, что у нее такая смелая бабушка, — и боялась за нее ужасно.

Особенно когда Бабтоня скрылась в доме и ей показалось, что наступила пугающая, давящая тишина.

— Ой что будет… — прошептал Рудик. Он уже забыл про распухшее лицо и не подскуливал больше.