Разгорелся спор. Наступил решающий момент в борьбе за власть между двумя фракциями при османском дворе, бушевавшей уже десять лет. Ее исход должен был оказать чрезвычайное влияние на будущее османского государства. Однако не менее важным для участников обеих группировок являлось то, что от победы в споре (они понимали это) зависела их жизнь: если их политическая стратегия потерпит неудачу, то их отдадут в руки палача и повесят — или тайком задушат. В итоге Мехмед пренебрег угрозой поражения или бунта в армии ради воинской славы. Вероятно, перед тем, как принять окончательное решение, он велел Заганосу обойти лагерь и сообщить о настроении войск. Если все обстояло именно так, ответ, естественно, оказался недвусмысленным — Заганос, как и следовало ожидать, «обнаружил» армию исполненной энтузиазма и ожидающей решающей атаки. Мехмед счел, что время сомнений прошло: «Назначай день битвы, Заганос. Готовь армию, окружи Галату, дабы она не могла оказать врагу помощь. И действуй быстро».

Новость о том, что на подготовку к атаке отведены ближайшие шесть дней, облетела лагерь. Мехмед знал — нужно воспользоваться моментом и укрепить нетвердый боевой дух своих войск, настроив их на последний штурм, а также ошеломить врага. С наступлением вечера 26 мая глашатаи двинулись вдоль палаток, выкрикивая приказы султана. Перед всеми палатками следовало зажечь факелы и костры. «И возле каждой палатки в лагере загорелось по два огня, и костры были столь велики, что от их великого света казалось, будто наступил день». В недоумении и замешательстве защитники смотрели с зубцов, как кольцо огня постепенно расширялось. Светящийся круг все увеличивался и наконец охватил пространство до самого горизонта — от лагеря, находившегося перед ними, до холмов вокруг Галаты и через воды — до берега Азии. «Это странное зрелище было поистине невероятным, — писал Дука. — Поверхность воды вспыхивала подобно молниям». «Казалось, что море и земля охвачены огнем», — вспоминал Тетальди. В дополнение к замечательному освещению ночного неба зазвучали, постепенно усиливаясь, барабанный бой и восклицания верующих, все быстрее повторявших: «Иллала, Иллала, Магомет Руссолала» — «Бог есть и всегда пребудет, и Мухаммед слуга его» — столь громко, что казалось, будто «должны разверзнуться небеса». В лагере османов царили исключительный энтузиазм и радость: воины всем сердцем восприняли весть о решающем нападении. Поначалу некоторые из тех, кто был на стенах, обрадовались, ошибочно приняв иллюминацию за пожар, охвативший вражеские палатки. Они вскарабкались наверх, стремясь получше все рассмотреть, — и поняли истинное значение мерцания на горизонте и диких криков. Огненное кольцо произвело на горожан желаемое воздействие: храбрость защитников истощилась настолько, что «они казались полумертвыми и не могли не вдохнуть, ни выдохнуть». Изумление, охватившее жителей при виде религиозного рвения противника, уступило место панике. Они начали горячо взывать к Деве и повторяли молитвы о спасении: «Спаси нас, Господи». Если им требовалось какое-либо подтверждение того, что означали крики и огни, то вскоре они получили его. Под покровом ночи христиане, мобилизованные в османскую армию, тайно пустили стрелы над укреплениями. К стрелам были привязаны письма, где коротко сообщалось о близящемся штурме.

При свете костров велись грандиозные приготовления. Все пространство наполнили фигуры людей, тащивших хворост и другие материалы для заполнения рва. В течение всего дня пушки вели опустошительный обстрел по укреплению Джустиниани в долине Лика. Вероятно, в тот день пал сильный туман, а нервы оборонявшихся были уже измотаны страшными знамениями. «Я не могу описать всего, что сделали со стеной пушки, — сообщал Барбаро. — Мы понесли великие потери и испытали великий страх». Настала ночь, и измученные защитники под руководством Джустиниани приготовились вновь заполнять бреши, однако яркий свет костров озарял стены, и обстрел продолжался долгое время даже во тьме. А затем с изумившей [защитников] внезапностью ближе к полуночи огни угасли, крики возбужденных солдат затихли, обстрел прекратился и гнетущее молчание воцарилось под покровом майской ночи — молчание, потрясшее стражей столь же сильно, сколь и дикие торжества. Весь остаток ночи Джустиниани и жители города трудились над восстановлением вала.

К тому времени постепенное разрушение стены вынудило оборонявшихся внести небольшое изменение в систему мер по защите Города. Время от времени они предпринимали неожиданные вылазки из ворот во внешних укреплениях, дабы мешать действиям врага. Когда же стена разрушилась и ее заменила баррикада, совершать рейды со своих позиций, не привлекая внимания противника, стало гораздо труднее. Кое-кто из стариков знал о замурованной калитке, расположенной ниже царского дворца (и совершенно незаметной). Она находилась в вершине острого угла, образованного пересечением стены Феодосия с менее ровной стеной Комнина. Древний проход был известен под разными названиями: Цирковые ворота, или Деревянные ворота, и именовался так потому, что некогда через него шел путь к деревянному цирку за пределами Города. Маленькая калитка, защищенная мощными стенами, давала возможность людям выскользнуть наружу и разбить противника, находящегося на насыпи. Константин приказал открыть проход, намереваясь продолжить вылазки, наносившие урон противнику. Казалось, никто не помнил о древнем пророчестве. Во время первой предпринятой арабами осады в 669 году появилась странная книга пророчеств — так называемое «Откровение Псевдо-Мефодия». Среди множества предсказаний, содержавшихся в ней, имелись следующие строки: «Горе тебе, Византий, ибо Измаил [Аравия] захватит тебя. И все всадники Измайловы переберутся [сюда], и первый среди них поставит свой шатер пред тобою, Византий, и начнет битву, и сломает Деревянные Ворота, и продвинется до самого Быка» [29].

Надпись на стене, ограждающей Город с суши: «Фортуна Константина, нашего Богом возлюбленного правителя, торжествует»

Существует легенда о методах завоевания, которыми пользовался Мехмед (ее пересказывает сербский хронист Михаил Янычар). В ней говорится, как султан созвал своих приближенных и велел принести большой ковер и расстелить его перед ними, а в центре положил яблоко, предложив им следующую загадку: «Сможет ли кто-нибудь из вас взять яблоко, не ступая на ковер?» И они гадали меж собой, размышляя, как это может быть, и никто не мог понять, в чем хитрость, пока Мехмед сам не подошел к ковру, взялся за ковер обеими руками начал скатывать его, двигаясь за ним. И вот он достал яблоко и раскатал ковер в прежнее положение.

Теперь для Мехмеда настал тот самый момент, когда он мог «достать яблоко». Для обеих сторон было очевидно — решающая битва близка. Султан надеялся, что, подобно тому как участок стены разрушается под огнем пушек, последний массированный штурм одним ударом уничтожит всякое сопротивление. Константин знал от шпионов (возможно, от самого Халила): если византийцы переживут атаку, осаду непременно снимут и можно будет на радостях звонить в церковные колокола. Оба командующих готовились к последнему усилию.

Мехмед развил бешеную активность. Он постоянно находился в движении: скакал верхом, окруженный свитой, давал аудиенции в своем красном с золотом шатре, укреплял боевой дух воинов, обещал награды, угрожал наказаниями, лично наблюдал за последними приготовлениями — словом, его видели повсюду. Считалось, что личное присутствие падишаха чрезвычайно вдохновляет воинов, идущих в битву и на смерть, и поддерживает их боевой дух. Мехмед знал — настал решающий момент в его судьбе. Его мечты о славе вот-вот должны были осуществиться. В противном случае его ждала немыслимая по масштабам неудача. И он стремился лично убедиться, что ничто не оставлено без внимания.