Среди самых выдающихся писателей золотого века Испании было много конверсос. Самый первый плутовской роман, «Ласарильо де Тормес», написан в 1554 г. анонимным автором. В нем испанское общество описано с точки зрения человека, опустившегося на дно. Известно, что это произведение написал конверсо [1158]. Таковым был и Луис Гонгора-и-Арготе, выдающийся испанский поэт [1159]. Даже среди предков Сервантеса имелись конверсос. Некоторые историки полагают (судя по той пище, которую ел Дон Кихот), что и сам автор был конверсо.
Нет ничего случайного в том, что некоторые из самых выдающихся ранних философов-скептиков тоже происходили из конверсос. Нет никакой случайности и в другом — большинство самых видных испанских драматургов, поэтов и романистов XVI века вышли из того же сословия. Диссонанс, существовавший между личностью конверсо и двусмысленностью его положения в обществе, создал те условия отчуждения, которые явились исходной точкой для возникновения литературы золотого века. Ведь отчуждение заложено в сердце всей современной литературы [1160].
Но существовали и другие причины преобладания конверсос в литературе и в философии. Их предки-евреи пришли в христианскую Испанию из гораздо более развитого мусульманского королевства Аль-Андалуз. Там они унаследовали традицию гуманитарного образования и литературы, которая отсутствовала у милитаризованных христиан. Последние считали, что чрезмерная интеллектуальная деятельность мешает реконкисте [1161]. Это неизбежно предполагало, что непропорциональное количество мыслителей и писателей выйдет именно из конверсос. Но подобное означает и то, что занятие философией и литературой стали ассоциировать с ересью.
В XVI столетии стали ощущаться последствия этого, когда конверсос в целом приобрели репутацию более умного сословия. Когда епископ Гранады и духовник королевы Изабеллы Фернандо де Талавера (тоже конверсо) пытался обратить евреев, один летописец писал, что обнаружилось: «Так как евреи, естественно, умнее, они с готовностью могут цитировать Священное Писание… Они часто начинали оспаривать то, что им проповедовали» [1162]. А простые люди, очевидно, просто соглашались со всем и все принимали.
В другом случае в 1572 г. утверждалось: преподаватель университета в Саламанке является по происхождению потомком конверсос — просто потому, что «его отец и дяди были очень умными людьми» [1163].
Ассоциация интеллектуальности и независимости мышления с конверсос (а значит, и с ересью) началась с преследования последователей Эразма в 1550-е гг. Тогда, как мы видели в главе 5, арестовали огромное число интеллектуалов за отступление от ортодоксальности. Родриго де Манрике, сын великого инквизитора Алонсо Манрике, который был причастен к работе инквизиции в те годы, 9 декабря 1533 г. красноречиво говорил о ситуации в письме Хуану-Луису Вивесу после ареста уважаемого гуманиста Хуана де Вергара: «Когда я вижу отличия его духа, его превосходную эрудицию и (что я ценю больше всего остального) его безупречное поведение, меня охватывает великая печаль, что этому превосходному человеку могут причинить огромное зло. Размышляя над вмешательством тех, кто смог так нагло оклеветать его, у меня пробегает дрожь при мысли, что он попал в руки людей, лишенных достоинства и культуры. Они ненавидят умного и ценного человека. Думая, что выполняют добрую и благочестивую работу, они заставляют умного человека исчезнуть из-за какого-то одного слова или из-за шутки. То, что говорите Вы, правильно: наша страна — всего лишь земля зависти и высокомерия. А Вы можете добавить — и варварства. Ведь здесь очень хорошо понимают, что невозможно обладать определенным уровнем культуры, не будучи переполненным ересью, ошибками и „запятнанностью“ конверсо. Так ученых заставили замолчать. А на тех, кто не мог не откликнуться на зов науки, обрушился страшный террор» [1164].
Историки, которые положительно оценивали общую роль инквизиции в формировании испанского общества, часто пытались освободить ее от обвинения в борьбе против знаний [1165]. Но даже в длительных дебатах XVIII века по этому вопросу защитники инквизиции цитировали в своих трудах работы по богословию, а не по естественным наукам.
Общее отношение иерархии инквизиции к отдельным талантам и успехам в науке можно определить по ряду примеров. Например, по делу Мануэля де Тобара Ольвера — испанца, которого обвинили в Мексике около 1600 г. в сделке с дьяволом. Причиной стало то, что он в одиночку справлялся с табуном кобыл, для чего, как правило, требовалось от десяти до одиннадцати человек [1166]. Есть и чрезвычайный пример процесса начала XVIII века: инквизиция в Лиме завела дело на лоцмана только потому, что тот привел свой корабль из Кальяо (порт Лимы) в Вальпараисо в Чили менее чем за половину предшествующего рекордного срока [1167].
Примеры, подобные перечисленным делам, подтверждают правильность точки зрения известного историка Г.С. Ли на инквизицию: «Настоящее значение инквизиции не столько в ужасающей торжественности аутодафе или в делах ряда известных жертв, сколько в безмолвном влиянии, оказанном ее неутомимыми и тайными сотрудниками, действующими в широких народных массах. Не менее важны и ограничения, которые она наложила на испанский интеллект» [1168].
Преследование инквизицией интеллектуалов, которые стали последователями Эразма, задушило развитие идей. Отсутствие информационных дебатов по насущным научным вопросам дня стало движущей силой упадка, охватившего мир южнее Пиренеев в XVII веке [1169].
Эффект оказался потрясающим. К началу XVII века испанская печать не использовала греческих символов. Это факт чрезвычайной важности, если учесть: всего за сто лет до того университеты Алькалы и Саламанки были центрами изучения греческого языка [1170]. Страх перед наукой оказался таким, что в 1640 г. все работы Коперника попали в список книг, запрещенных инквизицией [1171]. Великие литературные труды, приобретенные Филиппом II и помещенные в библиотеку его «похоронного дворца» в Эскориале, оставались непрочитанными. Фактически их занесли в каталог только в начале XIX века; эту работу выполнил француз [1172].
С того времени расширение знаний и чтения требовало осторожности. Инквизиция приобрела нового оппонента. В XVIII веке этот оппонент, книга, стала основным занятием организации. Но еще в конце XVI века один из инквизиторов сформулировал ситуацию следующим образом: «Истина в том, что доктрина еретиков никакими средствами не может распространяться и насаждаться с такой эффективностью, как через книги. Они, словно безмолвные учителя, ведут непрерывную беседу. Они продолжают непрерывно учить в течение всего времени и повсеместно… Типичный соперник и враг католической веры всегда полагался на это эффективное и быстродействующее средство» [1173].
В такой атмосфере книги заслуживали такого же осуждения, как люди. Их сжигали принародно вместе с еретиками на аутодафе [1174]. В 1579 г. великий инквизитор Португалии приказал сжигать их так, чтобы не оставалось даже пепла [1175].
