В действительности Ахмад действовал более тонко. Например, когда монгольский военачальник Баян с победой возвращался домой, местные чиновники пытались вручить ему нефритовую пряжку в память о триумфе. Баян благородным и бескорыстным жестом отверг дар, сказав, что ничего не возьмет от Сун лично для себя.

Ахмад, выказав удивительную способность переворачивать все с ног на голову, обвинил заслуженного военачальника в краже драгоценной нефритовой чаши. Хубилай-хан так безрассудно доверял Ахмаду, что приказал начать дознание. Несмотря на интриги Ахмада, Баян избежал осуждения, однако облако подозрения осталось висеть над ним, поскольку чаши так и не нашли. Далее Ахмад еще раз попытался нейтрализовать могущественного соперника, объявив, что Баян без нужды перебил солдат династии Сун. Эта попытка оказалась не успешнее предыдущей, но с каждым возведенным на него обвинением Баян утрачивал статус героя при дворе и под конец уже не представлял угрозы для Ахмада.

Еще более беспощаден был Ахмад к другим обвинителям. Цуй Пин, китайский вождь антиахмадовской группировки, жаловался, что Ахмад без нужды учреждает новые правительственные службы, чтобы предоставлять многочисленным родственникам выгодные и влиятельные посты, хотя и клянется, что не виновен в непотизме. Цуй Пин на время возобладал и вычеркнул родственников Ахмада — вплоть до его сына Хусейна — из списков государственных служащих. Однако Ахмад сумел затеять расследование против Цуй Пина. Дознаватели пришли к выводу, что Цуй Пин и еще двое заговорщиков похищали государственное зерно и чеканили недозволенные бронзовые печати для утверждения собственной власти. В 1280 году их признали виновными: все трое были казнены.

К тому времени Хусейн уже вернулся на прежний пост, сам учреждал новые бюрократические конторы и удвоил налоги в богатой области Кинсая. Налоги якобы шли на финансирование военных кампаний в Бирме, Японии и на Яве. В то же время он отвергал обвинения в жадности и бездействии, обвиняя местных чиновников в подложных отчетах и прямом расхищении зерновых запасов.

Вопреки всем усилиям противников, Ахмад пользовался полным доверием простодушного Хубилай-хана, который всегда больше интересовался славными военными победами и чувственными удовольствиями, чем докучливыми финансовыми и административными делами.

После смерти Баяна пресловутая нефритовая чаша объявилась, доказав его невиновность. Прозревший Хубилай-хан понял, как близок был Ахмад, при невольном сообщничестве самого хана, к полному сокрушению Баяна. Однако Хубилай-хан не предпринял никаких действий к ограничению установленного Ахмадом политического террора.

Второй сын и наследник Хубилай-хана, Чен-чин, напротив, страстно ненавидел Ахмада. Из всех своих противников Ахмад боялся только Чен-чина, которому не грозили подстроенные обвинения. Тот часто вмешивался в финансовые дела мусульманина. Чен-чин выступал не только от себя, но и от лица китайских ученых и придворных, собравшихся вокруг хана; он постепенно китаизировался, говорил по-китайски и носил традиционную китайскую одежду. Одним из ближайших его помощников был Цуй Пин, которого погубил Ахмад. Чен-чин даже посылал чиновников, чтобы предотвратить его казнь, но те опоздали. Теперь он мечтал о кровавой мести.

Несмотря на усвоенную им китайскую культуру, Чен-чин оставался верным своим монгольским корням. Во время одной стычки он нанес Ахмаду такой удар, что министр в течение недели не мог ни открыть рта, ни говорить. Когда Хубилай-хан спросил, как случилась с Ахмадом такая беда, мусульманин не осмелился указать на сына хана и солгал, что упал с лошади.

В другой раз Чен-чин набросился на Ахмада в присутствии хана, который, на удивление всем, игнорировал скандал.

Теперь Ахмад опасался уже за свою жизнь. Чтобы защититься от гнева Чен-чина, он обратился к Хубилай-хану с просьбой учредить высший суд справедливости, в надежде на его защиту. Однако Хубилай ответил отказом, поскольку такая служба дублировала бы уже существовавшую.

Царство бюрократического террора, установленное Ахмадом, продолжалось еще некоторое время: большую часть следующих двух лет он провел, поднимая налоги до невыносимого предела и интригуя против критиковавших его китайцев. Если Хубилай-хан и подозревал, что здесь что-то не так, он ничем этого не выказывал; он даже снова повысил грозного министра-мусульманина, назначив его на пост вице-канцлера. Ахмад стал еще могущественнее, чем прежде.

Ахмад ловко расправлялся со своими врагами, но его непомерная алчность вызвала ненависть, с которой даже он не мог справиться. Во время небольшой военной кампании в северных областях монгольской империи случилось так, что китайский воин и аскет Ван Чу повстречался с буддийским монахом Као, якобы искусным в магии. Некоторое время Као сопровождал монгольское войско, однако его заклинания не срабатывали, и монаха прогнали. Возможно, он и не владел магией, зато был находчив и остроумен. Желая распространить слух о своей смерти, он убил человека, нарядив его труп в свою одежду. Встретившись, Као и Ван Чу поняли, что одинаково ненавидят Ахмада, и замыслили его убить. Неизвестно, действовали ли они самостоятельно или были орудием более обширного заговора. Летописи не называют их сообщников, однако Марко утверждает, будто китайцы, которых угнетал Ахмад, «задумали убить его и восстать против городских властей». В эмоциональном изложении Поло Ван Чу выступает не аскетом, а человеком, «чью мать, дочь и жену изнасиловал Ахмад», человеком, исполнявшим волю китайцев, озлобленных против Ахмада.

В начале 1282 года воин-аскет и коварный монах вступили в заговор, позволивший им внедриться в окружение Хубилая. Ван Чу подделал бумагу с приказом Чен-чина являться к нему с докладами. Это было рискованное мошенничество, поскольку сам Чен-чин в тот момент был в отъезде.

Ван Чу пробился к Ахмаду с посланием, возвещавшим о скором прибытии Чен-чина. Ахмад и другие знатные лица должны были подготовиться достойно приветствовать его перед дворцом.

Марко, пользовавшийся неофициальными документами и сплетнями, объясняет, что был затеян гораздо более обширный заговор; они должны были факелами дать сигнал сообщникам в округе «убивать всех, кто носил бороду, и дать сигнал огнями в другие города, чтобы и там поступали так же». Поскольку китайцы были безбородыми, бородатыми могли оказаться монголы, мусульмане и христиане. Если Марко не ошибается, Ван Чу представлял для династии Юань еще большую угрозу, чем Ахмад.

Двое заговорщиков наспех собрали маленькое войско, примерно в сто человек, для исполнения задуманного. Под покровом темноты они верхами подъехали к дворцу, освещая себе путь яркими фонарями и факелами. На почетном месте в середине гордо восседал в седле монах Као, изображавший Чен-чина.

В это время Ахмад выезжал из городских ворот навстречу Чен-чину и случайно встретил «татарина по имени Ко-гатай, начальствовавшего над двенадцатью тысячами человек, охранявших город», — если верить Марко Поло, чье описание этих событий заслуживает внимания, поскольку он, по его словам, находился близко.

— Куда ты едешь так поздно? — спросил Когатай у Ахмада.

— Навстречу Чен-чину, который сейчас прибудет.

Когатай сразу заподозрил неладное:

— Может ли быть, чтобы он приехал втайне даже от меня?

Судя по историческим хроникам, Као, все еще изображавший Чен-чина, подозвал к себе солдат стражи, и Ахмад остался без защиты. Прятавшийся в засаде Ван Чу вытащил из рукава тяжелую медную дубинку, бросился на Ахмада и нанес ему смертельный удар.

Марко приводит более подробный, «свидетельский» отчет об убийстве: «Едва Ахмад въехал во дворец и увидел множество зажженных светильников, он преклонил колени (перед Као), принимая его за Чен-чина, и Ван Чу, стоявший наготове с мечом, отрубил ему голову. При виде этого Когатай, стоявший у ворот дворца, сказал: «Это измена», — и пустил стрелу в Као, и убил его». (Судя по историческим хроникам, Као прожил несколько дольше.)