Для европейцев Хубилай-хан, как и его предки, был скорее демонической силой, чем личностью. Марко, очевидно, трепетал перед монгольским вождем, но в то же время задался целью придать ему человеческое лицо — акт настоящего иконоборства.

«Великий владыка владык, именуемый Хубилай-хан, таков, — начинает Марко. — Он хорошего и красивого сложения, не слишком мал и не слишком велик, но среднего роста. Плоть, покрывающая его, везде хороша, все его тело более чем хорошо оформлено. Лицо у него белое и красное, как роза; глаза черны и красивы, нос хорош и хорошо посажен». Это описание выглядит несколько идеализированным: портреты хана в зрелом возрасте изображают его весьма тучным и щекастым, но при этом благородным и одухотворенным.

В преклонении перед сей августейшей персоной Марко впадает в восторженный тон. «Титул «хан» означает «Великий владыка владык», и он, несомненно, носит этот титул по праву, ибо каждый должен знать, что великий хан — самый могущественный из людей, существующих ныне в мире, как по числу подданных, так и по землям и богатствам, — не преувеличивая, напишет впоследствии Марко. — Вам следует знать, что он происходит по прямой правящей линии от Чингисхана… он шестой в роду великих ханов всех татар». Хотя к тому времени, как хан вторично принимал Поло в Камбулаке, ему пошел шестой десяток, он до последнего времени вел жизнь, полную опасностей,

и стал ханом не только по случайности рождения, но и благодаря хитроумию и отваге на поле битвы.

Отцом Хубилай-хана был четвертый сын Чингисхана, Толуй, а матерью — замечательная женщина по имени Соркактани-бэги. Она главным образом и сформировала великодушный характер и широту религиозных убеждений будущего императора. За отсутствием мужа она сама воспитывала сына и внушила ему миропонимание и взгляды, которые он сохранил на всю жизнь.

После того как Толуй спился до смерти, Соркактани проявила дух независимости. Она отвергла брачное предложение брата Толуя, Угэдэя, и других и сама растила детей. Ее политическое чутье, сочетавшееся со спокойной уверенностью в себе, заслужили ей всеобщее восхищение. Один из мудрецов той эпохи, сириец Григорий Бар-Эбрей, сын еврейского врача, ставший епископом и комментатором Библии, так говорит о Соркактани: «Если бы я встретил среди рода женщин вторую подобную ей, то сказал бы, что женский род далеко превосходит мужской».

Соркактани исповедовала несторианское христианство, и потому Хубилай-хан относился к христианству значительно благосклоннее, чем могли ожидать поносившие его европейцы.

Марко, как и другие, знал о ее вере и потому полагал, что у него найдется нечто общее с ее сыном, самым экзотическим из правителей. Однако религиозные взгляды матери Хубилая были сложнее, чем предполагала исповедуемая ею религия. Она активно поощряла религиозную терпимость — отчасти по убеждению, отчасти из политических соображений. Она принимала и буддизм, и даосизм, и ислам, лишь бы добиться поддержки населения, подчиненного ее семье. Соблюдая христианскую обрядность, она в то же время щедро жертвовала мечетям и мусульманским учебным заведениям. И заставила Хубилая изучить монгольские охотничьи обычаи, и настояла, чтобы он выучил уйгурский, один из нескольких языков, принятых среди монголов.

Столь же просвещенным было ее управление делами северной области Китая, которой она правила легкой рукой. Одним из серьезных вызовов, с которыми столкнулись монголы, пытаясь установить контроль над Китаем, было столкновение двух противоположных образов жизни: китайских крестьян и кочевников-монголов. Вместо того чтобы принуждать китайских подданных к переходу на кочевое существование, приспособленное к бескрайним, но зачастую бесплодным территориям, Соркактани позволила им жить согласно земледельческим обычаям предков: результатом для монголов стал щедрый рост налоговых поступлений.

Хубилай перенял новаторский подход матери к управлению этими китайскими провинциями. Он принял и ее политеизм, обеспечивший ему поддержку подданных, и многообещающие приемы в экономике. Однако в молодости он часто уезжал далеко от дома, а монголы правили теми же провинциями куда более жестко. Они принуждали китайских крестьян переселяться на новые места, разрушая хрупкие родовые связи; они вводили непосильные налоги и нещадно эксплуатировали китайских работников. К тому времени, как Хубилай обратил внимание на эти перегибы, китайцы толпами бежали из его владений.

Хубилай попытался восстановить утраченное равновесие, заменив монгольскую налоговую систему ее китайским эквивалентом, так называемыми «умиротворяющими комиссионерами». Он радушно встречал перешедших в его владения китайцев, и к 1250 году часть беглецов возвратилась, выразив тем примирение с монгольским образом правления.

Хубилай, полагавшийся в управлении своей империей на иноземцев, постепенно стал самым немонгольским из монгольских правителей; монголы часто упрекали его в отступлении от монгольских обычаев и принятии китайской культуры во всех ее проявлениях: языке, манере одеваться, религии (имея в виду буддизм) и методах управления. В этих упреках была доля истины, поскольку Хубилай вербовал советников, невзирая на их происхождение. Монах по имени Хай-юн наставлял хана в китайском буддизме. Он дал второму сыну Хубилай-хана китайское имя Чен-чин — «Истинное Золото». За ним последовал другой китаец, и скоро молодой монгольский вождь постигал законы Конфуция. При его дворе стали появляться тюрки-уйгуры, мусульмане и христиане несторианского толка, и каждый получал при нем место. По некоторым сведениям, Хубилай прислушивался к советам сорока советников столь разнообразного происхождения. Много лет спустя, когда мусульмане и европейцы, отважившись преодолеть опасности Шелкового пути, появились при его дворе, Хубилай, естественно, пригласил и их на службу к монголам. Со временем он разделил своих подданных на четыре основные части. Первыми шли монголы, которым доставались самые высокие посты. За ними следовали так называемые «цветноглазые», под которыми разумелись персы и выходцы из Средней Азии. Затем шли уроженцы Северного Китая и, наконец, Южного Китая — две наиболее многочисленные, но наименее влиятельные группы.

Хубилай-хан, даже усвоив сложные придворные обычаи китайцев, сохранил впитанный с молоком матери вкус к переносным жилищам, охоте, коням и поединкам. Со временем он задумался, не слишком ли полагается на избранных китайских советников. Слышали, как он вопрошал, не ускорят ли буддисты и конфуцианцы конец его династии. Он недостаточно бегло владел китайским, чтобы уследить за изысканными беседами окружавших его конфуцианцев. Те, кто желал наставлять его в конфуцианской доктрине, должны были полагаться на монгольского переводчика. Он готов был принять целый мир, но только на своих условиях.

Будучи восходящим к власти правителем, молодой Хубилай должен был надзирать над четырьмя отдельными домашними хозяйствами, каждым из которых распоряжалась одна из жен. Чаби, его вторая жена, затмевала остальных как популярностью среди подданных, так и влиянием на своего замечательного мужа. Они поженились в 1240 году или незадолго до того, когда Хубилай-хану было около двадцати пяти лет. Чаби исповедовала тибетский буддизм, она жертвовала свои драгоценности буддийским монастырям и скоро вдохновила обратиться к буддизму и Хубилая.

В уверенности, что силой своей власти способен преодолеть все различия — религиозные, лингвистические и прочие, — Хубилай-хан стремился закрепить союзы внутри монгольской империи и постепенно доказывал, что станет достойным вождем. В 1225 году он способствовал своему брату Мункэ захватить юго-западные провинции Китая. Через три года, как говорят хроники, он поручил еще одному уважаемому китайскому ученому, Лю Пин-Чжуну, выбрать подходящее место для столицы монгольской империи. Тот выбрал Ксанаду — это название, по крайней мере в сознании европейцев, приобрело бесконечно романтичное звучание, однако означало оно попросту «Верхняя столица», поскольку располагалась к северу от зимней столицы Камбулак.