Но странствующий рыцарь являлся не просителем, он должен был поразить хозяев великолепием своего снаряжения и показной щедростью. Когда Сентре в первый раз покидает Париж, выполняя обет, по столичным улицам движется роскошный кортеж. Под звуки четырех труб и двух тамбуринов впереди выступают четыре «прекрасных и могучих боевых коня», каждого ведут под уздцы два конюха. За ними следуют три рыцаря с четырнадцатью конями, десять оруженосцев с двадцатью двумя конями, капеллан с двумя конями, «гербовый король» с двумя конями, герольды Турень и Лузиньян с четырьмя конями. Кроме того, в свите рыцаря были фуражир, кузнец и оружейник; восемь «вьючных животных», четыре для него и четыре для его спутников; и еще двенадцать всадников, которые должны были ему служить. Все, люди и кони, были облачены в цвета Сентре и носили его девиз. Что касается рыцарского гардероба, он ни в чем не уступал выезду: три «parements» (парадные одежды), одна из малинового дамаста, расшитого серебром и отделанного собольим мехом; вторая из голубого атласа, металлическими полосками поделенного на ромбы; третья из черного дамаста, «сплошь затканного серебряными нитями», отделанного горностаем и зелеными, лиловыми и серыми страусовыми перьями; именно в таком наряде Сентре намеревался сражаться верхом. В пешем бою он поверх лат носил котту малинового атласа со светло-красной отделкой, усеянную золотыми подвесками. За ним тянется тяжелогруженый обоз, поскольку, как научила его дама де Бель-Кузин, «дары и обещания, когда можешь их выполнить… привязывают и пленяют сердца, так что все они будут принадлежать тебе». В подарок королеве Арагонской он везет «сто локтей прекраснейшей и роскошной ткани, и еще сто локтей лучшего реймсского полотна, какое он только смог найти в Париже», а к этому еще и Прекрасные часословы, украшенные золотом и драгоценными камнями. Королю он подарит боевого коня. Придворные дамы получат другие подарки – пояса, ткани, оправы, алмазы, перчатки, кошельки, шнурки, – «кому что положено».
Как правило, результатом «emprise» становился бой на арене, в котором либо один на один, либо группами сражались рыцари, защищавшие свой герб и честь своей дамы. Но созданной для этой встречи мизансцене, похоже, придавали большее значение, чем самому поединку. Поблизости от ристалища натягивали полотняные палатки, – а иногда даже ставили деревянные конструкции, – где рыцари ждали назначенного часа. Поверх ярких парадных одежд они надевали турнирные доспехи, украшенные гравировкой и инкрустированные золотом и серебром. Лучшими считались доспехи, которые привозили из Германии, но и во Франции продавали неплохие подделки. Шлем, иногда цилиндрический, но чаще всего по форме напоминавший птичью голову, был соединен с доспехами в одно целое, но голова рыцаря могла свободно двигаться внутри него; верхушку шлема украшали геральдические фигуры или фантастические животные, над которыми развевались яркие султаны из страусовых перьев. Конь был покрыт длинной попоной тех же цветов, что и одежда его хозяина; попона прикрывала скрепленные шарнирами металлические пластины, которые защищали его наподобие доспехов; голову или шею коня также украшали разноцветные султаны.
Иногда рыцарь в честь своей дамы носил «manche honorable», подобие шарфа, свисавшего с плеча до земли. Дама могла сама снабжать рыцаря отдельными частями снаряжения: когда капитан Педро Ниньо готовился вместе с шестью товарищами встретиться в бою с равным числом сеньоров, принадлежавших к бургиньонской партии, дама де Серифонтен прислала ему с одним из своих родственников коня и шлем, приложив к ним письмо, в котором «очень сильно просила его, ради ее любви, чтобы, если он еще не согласился принять участие в бою, то ни в коем случае бы в нем не участвовал, чем доставил бы ей величайшее удовольствие; если же честь его была бы слишком затронута и отступиться никак было бы нельзя, пусть бы он дал ей знать, что ему потребуется, и она все полностью ему предоставит, чтобы он мог выступить с честью, и с этой целью она уже теперь посылает ему коня, предполагая, что он ему может понадобиться и что во Франции для подобного дела лучшего коня не найти…» Прелестная черта куртуазного и рыцарского менталитета – предложение отказаться от участия в турнире, сопровождаемое присылкой шлема и боевого коня.
Появление сражающихся на арене представляло собой великолепное зрелище, поскольку рыцари демонстрировали здесь всю роскошь и всю гордость, свойственные их классу. Во время боя при дворе арагонского короля, где он выступал против Жана де Сентре, сеньор Ангерран явился на поле, предшествуемый музыкантами с тамбуринами и другими инструментами, а также множеством сеньоров из своего окружения; далее показались три боевых коня и оруженосцы, «покрытые» голубым атласом, расшитым золотом и отороченным беличьим, куньим и горностаевым мехом. За ними следовали двенадцать рыцарей, попарно одетых одинаково. Трубы предшествовали появлению арагонского короля, который занял свое место в кортеже и нес квадратный щит, поделенный на четыре четверти, и в каждой из них был изображен герб одного из родов, от которых он вел свое происхождение. Шлем Ангеррана, «на котором красовалась половина фигуры оленя, отлитая из золота, в ошейнике с прекрасным рубином, прекрасным бриллиантом и другим прекрасным рубином, розового оттенка», нес на обломке копья граф д'Оржель. Наконец появился и сам Ангерран «на прекрасном и могучем боевом коне, покрытом попоной из богатейшего малинового бархата, сплошь расшитого золотом и с широкой горностаевой оторочкой».
Сами условия боя либо были определены в письме с вызовом, либо предварительно оговаривалась бойцами. В любом случае составной частью его всегда был конный поединок. Рыцари, сидя в седле и держась левой рукой за прикрепленную к нему рукоятку, оперев копье на «faucre», прикрепленный к доспехам крюк для копья, который блокировал «rondelle», расширенную часть турнирного копья, надвигались друг на друга всей своей тяжеловесной фигурой (доспехи всадника и коня тянули не на одну сотню килограммов). Цель состояла не столько в том, чтобы сбросить противника наземь, сколько в том, чтобы «сломать копье» о его щит. Рыцарь, сломавший копье, не пошатнувшись при этом в седле, в каком-то смысле зарабатывал очко, – и его приветствовали звуки труб. В случае если поединок состоял лишь из конного боя, победившим считался тот, кто сломал больше копий, не сойдя с коня. Но нередко случалось, что эта схватка представляла собой лишь «первый раунд» состязания, и за ней следовал пеший поединок, когда противники бились или при помощи «ice a poulcer» (более коротких копий), или на секирах или боевых палицах, удары которых отражали большими щитами. Эти разнообразные «номера» следовали друг за другом не непрерывно, поскольку каждый «раунд» требовал от сражающихся значительных физических усилий, и потому поединок мог растянуться на несколько дней или даже недель. Похоже, всем присутствующим нравилось продлевать турниры, с тем чтобы умножать число торжественных выездов и праздников, которыми они сопровождались.
Знаменитая «Книга турниров короля Рене» достаточно ясно показывает, насколько в этих рыцарских представлениях внешняя форма преобладала над сутью. Рене Анжуйский пробует дать образец идеальной «emprise», вдохновляясь французской традицией и немецкими и фламандскими примерами. Автор долго рассуждает о приготовлениях к турниру, заставляя нас проследить за всеми перемещениями герольдов, прочитать каждую формулу из тех, к каким они должны были прибегать, передавая вызов. Не менее подробно и тщательно он знакомит нас со снаряжением сражающихся: оно не только старательно описано, но и представлено на миниатюрах, которые являются документами несравненной ценности. Размеры и взаимное расположение отдельных частей ристалища указаны с предельной точностью, так же как и состав кортежа, сопровождающего каждого из рыцарей. Последняя часть посвящена описанию того, как должна проходить церемония вручения наград победившим рыцарям. Здесь нет только одного: самого турнира. В этом случае король Рене отделывается несколькими довольно невнятными строчками, из которых совершенно невозможно понять, состоял ли турнир из нескольких поединков и сражались ли рыцари пешими или конными. «Добрый король» явно увлекался исключительно подробностями постановки.
