В силу этих обстоятельств человек, надевая полковой мундир, невольно начинал чувствовать себя иным, несколько отрешенным от всего остального мира. Между ним и этим остальным миром словно ложилась какая-то тонкая разграничительная черта. Он мог сочувствовать той жизни и ее интересам, ее движению, ее стремлениям, но все-таки для него на первом плане стояли интересы полка, которые (пока он носил этот мундир) были ему ближе всего.

С другой стороны, полковое сообщество представляло для людей одиноких и, как замечает Крестовский, «нравственно измученных жизнью, кипящей за тонкой разграничительной чертой», прочное убежище, тихое и мирное пристанище, если они могли принять сурово-неуклонные его обычаи, его общественное мнение, понятие о чести, круговой поруке, о строгом суде товарищей.

В качестве примера Крестовский рассказывает об одном офицере Ямбургского уланского полка, которому однополчане дали прозвище «Буянов». Отслужив в юнкерах более четырех лет, он получил наконец чин корнета. «Буянов» был из тех, кому полк заменяет все: и дом, и очаг, и семью, и родственников. Дальше чина корнета ему продвинуться не удалось, так как, защищая честь полка, он трижды дрался на дуэлях. Первый раз — в Москве, с гвардейским офицером, пренебрежительно отозвавшимся о ямбургских уланах. Дело было в цыганском таборе, где оба они слушали выступление хора. Стрелялись в Сокольниках, и «Буянов» легко ранил гвардейца в плечо. По военному суду молодого улана разжаловали в рядовые и отправили на Кавказ, в один из линейных батальонов. Спустя три года он выслужил офицерский чин и вернулся в родной полк. Следующая дуэль произошла через год, когда уланы стояли в одной из черноземных губерний России. В городском трактире один из местных помещиков, разговаривая с «Буяновым», стал двусмысленно подшучивать над невестой его однополчанина. «Буянов» объяснил ему, что это касается чести всего полка (жены офицеров также составляли полковое общество). Помещик не согласился, улан весьма своеобразно ответил — опрокинул ему на голову блюдо с «московской селянкой». После этого спорщики стрелялись, и «Буянов» вновь стал рядовым, на этот раз — в драгунском полку. Там он прослужил около четырех лет и снова получил офицерские эполеты. «Буянов» писал товарищам-уланам, что он — не от мира драгунского, что здесь находится только его бренное тело, а дух живет с легкой кавалерией. Все-таки он добился перевода в Ямбургский полк, опять надел темно-синий мундир со светло-синими лацканами на груди и серебряными пуговицами. Третья его дуэль состоялась после осенних маневров, где полк выступил не совсем удачно, и дрался он с офицером второго уланского полка из этой же бригады, который сказал, что «ваших (то есть ямбургских улан) повсюду бьют». Теперь «Буянова» отправили рядовым очень далеко — на восточную границу, в бухарские степи, и след его потерялся.

«Он чудак, — пишет Крестовский, — он безалаберный, взбалмошный человек; он может иному показаться странным, отчасти смешным, отчасти донкихотом. Но… он свято чтит свое военное дело; он всею душой предан своему скромному призванию солдата; он до фанатизма, до чего-то идеального влюблен в свой полк; он честный и хороший офицер и добрый боевой товарищ…» ^{5}

Правда, рассказ Крестовского относится ко второй половине XIX века. Однако автор, описывая этот тип офицера легкой кавалерии, указывает, что в поведении «Буянова» прослеживаются черты, унаследованные от героев предыдущих эпох, от «времени богатырей», то есть защитников России 1812 года.

Способ, которым «Буянов» разрешал конфликтные ситуации, вовсе не был таким уж распространенным и универсальным даже в начале XIX столетия. Военная администрация запрещала дуэли. Поединки между военнослужащими, и особенно на пистолетах, рассматривались тогда как чрезвычайное происшествие, за которым неминуемо следовало судебное разбирательство и наказание всех участников: и дуэлянтов, и секундантов. Но тем не менее господа офицеры в некоторых случаях избирали именно этот путь защиты своей чести и достоинства.

Дуэли появились в России лишь в конце XVII века и получили распространение в XVIII веке в связи с массовым приходом на русскую военную службу иностранцев, которые принесли в нашу страну нравы наемного войска и некоторые традиции западно-европейского рыцарства. Известно, что первым поединком в России была дуэль между полковником Гордоном, командиром стрелецкого полка, и майором Монтгомери. Она произошла в Москве в 1666 году.

Петр Великий, несмотря на свое пристрастие к европейским порядкам, с первых же шагов своей законотворческой деятельности вступил в борьбу с поединками в среде военнослужащих. «Уложение», подготовленное Шереметевым в 1702 году, жестоко карало за сам вызов. «Краткий артикул» 1706 года наказывал смертью за дуэль, даже не имевшую никаких опасных последствий для ее участников. В «Уставе Воинском» 1715 года этому вопросу была посвящена целая глава — 49-я, под названием «Патент о поединках и начинании ссор».

Установив суровые наказания за обиды и оскорбления, «Патент» провозглашал принцип: «Никакое оскорбление чести обиженного никаким образом умалить не может» и определял порядок «сатисфакции» для оскорбленного. Последний, а равно каждый присутствовавший при оскорблении обязывались безотлагательно донести о том военному суду, причем каралось даже промедление этого донесения. Вызов на поединок навлекал на сделавшего его лишение чинов, объявление его «негодным», штраф и конфискацию части имущества. За выход на поединок и обнажение оружия, если продолжению поединка помешали посторонние лица, как дуэлянты, так и секунданты подвергались смертной казни и конфискации имущества.

Вероятно, потому в первой половине XVIII века дуэли в русской армии почти сошли на нет и отношение к ним в обществе было отрицательным. «Мы живем под законами, и стыдно, имея таковых священных защитников, каковы законы, разбираться самим на кулаках или шпагах, ибо шпаги и кулаки суть одно, и вызов на дуэль есть ничто иное, как действие буйственной молодости», — писал Д. И. Фонвизин в «Чистосердечном признании в делах и помышлениях», рассказывая о своем отце, его жизни, друзьях и поступках.

Однако с течением времени, с ростом влияния на русскую жизнь иностранцев при Анне Иоанновне и подчинением французской моде при Елизавете Петровне поединки вновь участились. В 1787 году правительство вынуждено было издать «Манифест о поединках», который сохранял свое действие вплоть до издания Свода законов в 1832 году. «Манифест» смягчал наказания за дуэли и вместо смертной казни обидчик или инициатор поединка, обнаживший шпагу, подвергался ссылке в Сибирь пожизненно. За раны, увечье или убийство как следствия поединка виновные отвечали как за умышленно совершенные действия.

Эти кары не смогли искоренить дуэли. «Обычай поединка является среди цивилизации, как символ того, что человек может и должен в известных случаях жертвовать самым дорогим своим благом — жизнью — за вещи, которые с материалистической точки зрения не имеют значения и смысла: за веру, родину и честь, — писал один из русских криминалистов в XIX веке. — Вот почему обычаем этим нельзя поступиться. Он имеет основание то же, что и война…»

Никаких дуэльных кодексов в России не существовало. Однако изучение военно-судебных дел, проведенное исследователями ^{6} , позволило отметить некоторые закономерности в проведении поединков. Так, большая часть дуэлянтов служила в кавалерии, а не в пехоте. Наиболее распространенным оружием в поединках конца XVIII и начала XIX века были шпага и сабля, но потом их место прочно занял пистолет. Условия поединков, как правило, отличались чрезмерной жестокостью: при стрельбе из пистолетов дистанция 15–10 шагов, иногда даже — 8–6, договоренность стрелять «до повалу», отсутствие врачей на месте схватки. И последнее: дуэли почти прекращались во время военных действий и походов, но были спутниками мирной армейской жизни, причем поединки между офицерами одного полка являлись событием из ряда вон выходящим.