В этом романе есть всё: реальные факты, чудеса Востока, сны, рассказ об упущенном посвящении, вариации на темы приключений Эдипа, Моисея и Гильгамеша. Лично я предпочитаю видеть в нем отражение надежд и преклонения перед Александром, превратившихся затем в страх, сожаления и разочарования, родившиеся в сердцах воинов — участников в общем и целом злосчастного похода. Особенно показательны два эпизода: эпизод в стране Мрака с поисками живой воды, к тому же повторенный в третьей книге, где царь спускается в ад, а также эпизод любви Александра и царицы амазонок. Воинам особенно запомнилось то, как в своем желании дойти до края мира царь заставил их пройти через ад жажды и голода, а женившись на всех прелестных дочерях Азии, он позабыл о собственной стране. Они одни оставались верными, терпеливыми и сдержанными. Что до Александра… Точно так же солдаты Наполеона охотно вспоминали о плачевном отступлении из России и коварстве Марии Луизы. Я бы сказал, что «Роман об Александре», вдохновленный не его придворными, но старыми солдатами, больше рассказывает о войске, чем о его вожде: поведение самого царя расценивается в нем как пораженческое или, если угодно, как предательство прекрасного идеала; деяния же воинов и сопровождавших его людей выглядят некой грандиозной жертвой во славу единственного человека — человека мало любимого или, во всяком случае, непонятого тогда, когда в своем чрезмерном честолюбии он счел себя сделанным из иного теста, чем прочие. Он жил в сверхъестественном мире, между тем как они — в самой жестокой реальности.

Пронизывая ткань повседневности и простые жизненные действия, мы оказываемся у самой сердцевины истории, в ее потаенных глубинах. Повседневная жизнь Азиатского похода слагалась из переходов, боев, передышек и приключений, происходивших вдоль всего пути. Оценить важность или размах содеянного можно лишь по прошествии времени, только в сравнении с другими походами, кавалерийскими рейдами или великими крестовыми походами по той же Азии. Вместе с другими людьми я повторил большую часть этого путешествия, пройдя по следам завоевателей. Должен сказать, человек, хоть сколько-то располагающий молодостью и энергией, не может изведать ничего более прекрасного. Кто-то скажет: но для чего столько беготни? Да всего лишь для того, чтобы снова пройти путями, тщательно размеченными и промеренными военными бематистами-шагомерами.

Всё начиналось и заканчивалось торжественной процессией, парадом. Вся Македония — с оружием и в коротких туниках — сопровождала молодого правителя, который собрался предать огню тело Филиппа II, водруженное на вершине гигантского четырнадцатиметрового костра, за семь месяцев воздвигнутого тысячами людей в Эгах, в нижнем течении Галиакмона. Когда крытая повозка, доставлявшая из Пеллы набальзамированное тело царя, пересекла примерно против Вергины бурный речной поток, толпа начала организовываться: за царской семьей, плакальщицами и несущими дары слугами следовали отряды всадников на богато украшенных лошадях, затем грозная фаланга, ощетинившаяся копьями, пешие гипасписты с маленькими круглыми щитами, вспомогательные корпуса с осадными и метательными машинами и, наконец, пестрая толпа гражданских со знатью во главе. Кортеж растянулся более чем на 7 километров. В молчании двигался он на протяжении многих часов мимо большой «тумбы» (гробницы) в Палатице, куда вечером войдет провозглашенный царем Александр. В руках он будет крепко сжимать тяжелый украшенный звездами золотой ларец с пеплом своего отца и его диадемой. Возможно, это он собственными руками расположил вокруг саркофага железный панцирь, щиты с эмблемами из слоновой кости, колчаны из позолоченного серебра, гравированные острия сарисс и дротиков, разновеликие поножи колченогого правителя. Впоследствии он предоставит другим заботу о том, чтобы разместить в ближней ко входу гробницы камере увенчанные короной останки одной из семи жен своего отца, умершей (казненной?) в возрасте двадцати трех лет. Как говорит Манолис Андроникос, ему «выпало счастье» извлечь на свет в октябре 1977 года всё вышеперечисленное, а также картины, изделия из слоновой кости, обломки ларцов и остатки пурпурных, расшитых золотыми нитями тканей, казалось, еще полных жизни. Погребальные игры с атлетическими и музыкальными состязаниями были устроены в Дионе, у подножия Олимпа, где в 335 году состоялся уже другой парад, другая процессия, на которую на этот раз пригласили греческих союзников. Напрашивается аналогия с парадом, одновременно военным и гражданским, оттоманских alay, этих преемников allayi, или смены караула у византийцев, символа готовности к бою и единства империи в войне против неверных: «Зеленые, как садовые террасы, фиолетовые, как небесные сферы, белые, желтые и красные, как розовые лепестки и заря, своим разнообразием знамена раскрашивали воздух во все цвета спинки хамелеона», — писала в 1717 году леди Мери Монтегю ^[38] . Замените «флаги» развевающимися плащами и накидками и сможете представить великие балканские парады, происходившие за две тысячи лет до этого.

С высоты огромного акрополя Амфиполя — 5 километров в окружности и 130 метров в высоту, — чьи укрепления сегодня расчищает Греческое археологическое управление, я представлю теперь другой парад. Река, охватывающая город одной из своих излучин (откуда и его название «окруженный город»), была некогда судоходна на участке в 17 километров. От порта Эйон в устье реки, около современного холма Ильи-пророка, корабли Греческого союза, перевозившие войска, лошадей, метательные машины, на веслах или парусах поднимались против неспешного течения Стримона. Македонские, пеонийские, фракийские войска собрались не на болотистом берегу моря, а к северу от города, на равнине среди холмов, у подножия массива Пангея. Здесь же проходила грунтовая дорога, между Пеллой на западе и Дарданеллами на востоке. Парменион приказал разным отрядам собраться здесь в первые дни весны 334 года. Они прибывали друг за другом, преодолевая бури и шторма на море и пробиваясь через балканские снега. В том же порядке, в каком прибыли, они пускались в дорогу с местными эдонами во главе, кто верхом, кто пешком, кто в крытой повозке, в обрамлении своих линейных и замыкающих и под контролем македонских интендантов, на каждом этапе получая продовольствие от фракийских царьков, чьим содействием предводитель похода заручился два года назад. Войскам не привыкать к пешим переходам. У них была возможность потренироваться, особенно у участников кампании 335 года, когда им пришлось преодолеть более 400 километров до Дуная, а потом пройти более 700 километров в обратном направлении, до Фив в Беотии. И среди последних выделялись агриане из района современной Софии, несравненные воины, которые гнали с собой коз и овец, как некогда по головокружительным отрогам Витоши. Они шли в шапках и сапогах, под размеренное пение. Вероятно, воспевали подвиги на земле и на море, а их пение сопровождалось звуками флейты, гобоя или кимвал. Длинные трубы с раструбом на конце играли сигналы сбора, отправления, остановки. Следом, никогда не теряя из вида основную группу, двигался обоз и вспомогательные корпуса. Первая колонна в 6 тысяч человек и 600 повозок (войска будут выступать ежедневно в течение восьми дней) растянулась на 8 километров, отделявших равнину Амфиполя от современного поселка Родоливос. Арриан сообщает (I, 11, 5), что царь во главе войск совершил переход от реки Стримон до Сеста на Дарданеллах за двадцать полных дней. Расстояние между ними 406 километров. Разумеется, он передвигался верхом, причем по дружественной стране. Но если за ним следовала пехота, это значит, что ежедневно приходилось преодолевать по 20 километров: значительное расстояние, принимая во внимание, что армии наполеоновских времен, как и колонны античной эпохи, проходили в день в среднем едва ли 15 километров.