По настоянию Элхам мы прошли в ее маленькую гостиную. На некоторое время она нас оставила, а сама прошла на кухню, чтобы вскипятить воды для чая. На коленях Фатьмы сидело по внучке, третья стояла у ног, а Алхаан нигде не было видно.

Осмотревшись, я увидела, что Элхам жила простой жизнью. Я старалась не останавливать взгляда на вытертом до основы половом покрытии или рваных чехлах, поскольку не хотела, чтобы мое внимание было неверно истолковано. Посередине комнаты располагался открытый очаг. Квадратный стол, придвинутый к стене, был завален книжками религиозного содержания. С потолка свисала маленькая газовая лампа, и я подумала, что в доме, должно быть, нет электричества. Еще я обратила внимание на то, что квартира Элхам была безупречно чистой. Было видно, что она тщеславная женщина, прилагающая немало сил, чтобы в ее простом доме не было грязи и клопов.

Вскоре Элхам вернулась. Она принесла чай с маленьким миндальным печеньем и сказала, что сама испекла его по поводу семейного торжества, которое состоится вечером. Матери она сказала, что Алхаан с нетерпением ждет знаменательного события и сейчас находится на крыше дома, где читает Коран и спокойно готовится к самому важному дню в ее жизни.

До этого момента атмосфера была жизнерадостной, но тут Фатьма напомнила нам о цели визита и принялась умолять дочь отказаться от выполнения задуманного ритуала, пожалеть дочь и избавить девочку от страшной боли и страданий.

Фатьма говорила быстро, но когда увидела, что ничуть не поколебала решимости дочери, то указала на меня и сказала, что раз Элхам не желает слушать собственную мать, то, может быть, выслушает постороннюю женщину, образованную и просвещенную, которая от уважаемых врачей знает о том, что увечье девочек не одобряется нашей религией и является всего лишь традицией, пережитком прошлого, не имеющей в настоящем никакого смысла.

Сразу возникло напряжение, и хотя Элхам вежливо выслушала мои мысли по этому поводу, я видела, что выражение ее лица оставалось твердым, а глаза сверкали упрямой решимостью. Зная из откровений Фатьмы, что семья была исключительно религиозной, я поделилась своими религиозными мыслями, упомянув о том, что в Коране на сей счет ничего не сказано, добавив, что если бы обрезание женщин было угодно Аллаху, то он непременно поведал бы об этом своему пророку Магомету, когда передавал ему свою мудрость.

Элхаы заметила, что, несмотря на то, что в Коране ни слова не сказано об обрезании женщин, тем не менее эта практика основывается на обычаях пророка, поэтому стала сунной, традицией для всех мусульман. Она напомнила мне о хорошо известном хадите, или традиции, что имела своего адресата, но не была зафиксирована в Коране. Хадит утверждает, что пророк Магомет сказал как-то Ум-Атийе, женщине, которая проводила обрезание девочек: «Уменьшай, но не калечь».

Именно этой традиции, касающейся женского обрезания, они с мужем и собираются следовать, и что бы я ни сказала, ничто не поколеблет ее решимости.

Мы говорили до тех пор, пока я не заметила, что в комнате стало смеркаться. Приближался закат солнца, и я знала, что скоро вернется с работы Нассер, а мне совсем не хотелось встречаться с хозяином дома по такому деликатному вопросу. Тогда я обмолвилась, что мне пора уже возвращаться домой к детям.

Фатьма, предчувствуя поражение, начала причитать и хлопать себя по щекам так, что все лицо ее покраснело.

При виде такого горя матери в глазах Элхам блеснула печаль, но она сказала, что решение было принято ее мужем и что она с ним согласна. Обряду обрезания будут подвергнуты все четыре ее дочери, когда достигнут соответствующего возраста.

Я поняла, что Элхам хочет, чтобы я побыстрее ушла. Видя, что ничего не могу сделать, чтобы отвести тень беды от детей этой семьи, я поднялась и распрощалась.

Со спокойной уверенностью глаза Элхам встретились с моими, и она вежливо попрощалась со мной.

– Своим визитом, принцесса Султана, вы удостоили мой дом большой чести. Прошу вас, приходите еще и оставайтесь подольше.

Против желания дочери Фатьма настояла на том, чтобы остаться па церемонию, сказав, что раз злодеяние все же состоится, то хотела бы проследить за работой цирюльника, чтобы тот, кроме кончика клитора внучки, не отхватил ничего другого.

Покорившись неизбежному, я покидала дом Элхам, так и не достигнув желаемого. Пока я спускалась по длинной лестнице, мне показалось, что ноги мои словно налились свинцом. Чтобы как-то успокоить нервы, я остановилась па ступеньках и вслух процитировала стихи из Корана:

– Вы не можете наставлять на путь праведный кого пожелаете, только Аллах один ведет того, кого пожелает.

Сын ждал, сидя за маленьким столиком перед кафе. Он не спускал с меня вопросительного взгляда до тех пор, пока я не подошла к нему.

– Ну? – спросил он. Я покачала головой.

– Нет. Сделать ничего нельзя.

Лицо Абдуллы, когда я призналась в своем поражении, помрачнело.

– Пойдем, – сказала я, – пора возвращаться домой.

Когда мы покидали улочку, я обернулась через плечо, пытаясь разглядеть что-то в ночи. Дом Элхам растворился в темноте, словно его никогда и не было.

Когда мой сын заговорил, я велела замолчать, закрыв ему ладонью рот. Я не могла больше сдерживать рыдания.

Не говоря ни слова, сын вез свою рыдающую мать домой.

Как только мы прибыли па виллу, я велела своим ошеломленным дочерям бросить все дела и упаковать вещи. Наша семья покинет Каир, как только отец вернется из казино.

Абдулле я шепнула, что город, который любила с детства, рискует утратить мою любовь, хотя я надеялась, что вечернее событие не станет причиной моей неприязни ко всему египетскому.

В глазах Абдуллы мелькнуло понимание, и я с радостью для себя отметила, что сын понял смысл моих слов.

Пришел Карим, принеся за собой шлейф алкогольного запаха; тотчас последовала неожиданная и длинная молитва Амани, обращенная к Аллаху, в которой та молила его простить прегрешения отца и вернуть отца в благопристойное состояние. Во время молитвы Амани принялась описывать мучительные страдания ада, которые ждали ее семью.

Пребывая и без того в отвратительнейшем состоянии, я быстро устала от горячечного фанатизма Амани. Разъяренная, я довела до ее сведения, что впредь она должна думать, прежде чем критиковать членов своей семьи. Глядя ей прямо в лицо, я заметила, что пока не имею от Аллаха данных о том, что он доверил моей дочери исполнение священной роли воспитателя и наставника человечества,

Я протянула руку, собираясь ущипнуть дочь за лицо, но Карим перехватил ее и крепко прижал к груди. Он приказал Амани оставить нас одних и идти молиться к себе в комнату.

Потом, к моей большой досаде, он разошелся в свойственной пьяным людям манере, говоря, что уже давно заметил мою неспособность сдерживать свой бурный характер, добавив, что теперь, на его взгляд, пришло время преподать мне урок.

Некоторое время мы стояли и молча смотрели друг на друга. Карим спокойно ждал, что я отвечу ему. Губы его от презрения скривились, и по всему было видно, что он находился в редком для него состоянии боевой готовности.

Я, поскольку отношусь к числу женщин, которые с особой яростью встречают грозящую им опасность, быстро осмотрела комнату в поисках оружия, которым можно было бы огреть мужа по голове, но Карим, зная меня слишком хорошо, встал так, что оказался между мной и медным горшком, который я как раз вознамерилась использовать против него.

Но желание драться в одно мгновение улетучилось, поскольку бывают времена, когда я вполне в состоянии рассуждать благоразумно; кроме того, Карим вдвое крупнее меня. Без оружия я явно проигрываю, и справиться со мной ничего не стоит. К тому же не стоило наше несогласие превращать в ссору. Из прошлого опыта я знала, что переспорить подвыпившего мужа невозможно. Тут на смену мыслям пришло чувство отвращения, и я уже забыла, за что вообще полюбила Карима.

Я знала, что для того, чтобы избежать бессмысленной конфронтации, мне следовало оседлать любимого конька.