— Это все моя лень, — призналась Яна, обратив внимание на взгляд Игоря. — Помнишь, как в «Алисе в стране чудес» про чаепитие — они там не мыли посуду, а передвигались к чистому сервизу. Мы здесь раньше жили всей семьей. Человек двенадцать собирались каждый день, а потом все разъехались или свои дома построили… Вот я пока посуду всю не запачкаю, со стола не убираю… На неделю хватает, а потом в посудомойку. Зато я умею готовить пахлаву, сациви и пельмени.
— Почему «зато»? — спросил Игорь, присаживаясь на стул с мягким бархатным сиденьем.
— Потому что моя консервативная бабушка все время говорит мне, что такую неряху никто замуж не возьмет. И она права — не берут. Правда, я и не даюсь пока.
— Ну, на крайний случай есть домработницы, — утешил ее Игорь, рассматривая заросли плесени в одной из больших керамических чашек.
— О! — Яна всплеснула руками. — Ты мне это говоришь! В нашем семействе есть целый институт домработниц, так сказать, своя научная школа.
— В смысле? — хихикнул Игорь.
— Начиная с бабушки, которая нанимала деревенских баб, ругала их, обучала, одевала, до моей матушки, у которой в прислугах ходят всякие подрабатывающие библиотекарши и филологи-неудачницы… У матушки задачи высокие: не обидеть, не приблизить и не отпустить в плохие руки — то есть в те дома, где могут переплатить и разбаловать.
— Да-а… — промямлил Игорь, мать которого была смесью «деревенской бабы» и «библиотекарши-неудачницы».
Она сейчас тоже убиралась в одном небедном доме и, затаив дыхание, в одно время и с завистью, и с негодованием, и с подобострастной, восхищенной любовью рассказывала, сколько золота навешивает ее хозяйка, сколько у нее платьев, в какие «бешеные тыщи» обходится еда и прочие капризы взбалмошной хозяйки.
— А я вот, как паршивая овца, уезжаю на гастроли и отдаю ключи Капитолине Васильевне — соседке моей. Пока меня нет, она тут ковыряется, вычищает всякую дрянь, и я еще месяца два, а то и три могу смело все загаживать. Да ладно! — Яна бросилась к пузатому медному чайнику, выплюнувшему из носика облако пара. — Хватит об этом, а то мы с тобой как домохозяйки…
Яна разлила по кружкам маслянистую деревенскую воду, насыпала в вазу рассыпчатое курабье, вывалила в мисочку душистое, с запахом корицы яблочное варенье, распечатала мармелад в шоколаде. И они так зачаевничали, что Игоря бросало в пот. Он наливал чашку за чашкой, запивая приторные сладости, и ему казалось, что лучше нет ничего — вот так посидеть, кипятясь от горячего чая. А потом сходить на реку — освежиться, а потом купить на базаре огурцов, помидоров, отварить картошку, сделать салат со сметаной и солеными огурцами, подпалить в костре сосиски, плюхнуться в гамак с книжкой, которую так и не откроешь… А вечером к соседям — на вишневую наливку, а потом домой — смотреть сериал, который на даче неожиданно становится таким интересным…
— А ты здесь весь год живешь? — произнес он, вытирая вспотевший нос салфеткой.
— Не совсем. — Яна тоже устало и сыто откинулась на спинку кресла. — Как только дедушка умер, бабушка подарила дом мне. Сказала, что больше сюда ни ногой.
Игорь только принял скорбный вид, как Яна опровергла его догадки:
— Бабушка говорит, что за городом живут одни лентяи и мямли. Она такая активная, что, когда я в городе, она меня заставляет шляться по гостям, приемам, вечеринкам и прочим светским компаниям, а мне неохота и скучно. Вот я от нее и скрываюсь здесь. Хотя таскаться в город надоедает. Это только кажется, что тридцать километров от Москвы — близко. На самом деле по пробкам тащишься еле-еле, полтора часа туда, полтора обратно — вся жизнь в дороге. Пойдем купаться?
— Э-э-э… — застеснялся Игорь. — У меня, откровенно говоря, нет ни плавок, ни трусов.
— А я тебе папины дам, — предложила Яна. — Они от Гуччи, модные вусмерть. Он их здесь перед Майами оставил. Просил выслать, но я забыла.
Игорь поддался на уговоры, и они пошли к реке, которая у пляжа расширялась настолько, что посредине умещался даже маленький островок.
— Приют влюбленных, — хихикнула Яна. — Туда все местные парочки по ночам ездят. Доплывем?
Они доплыли, выбрались на отмель, растянулись на влажном песочке и уставились в небо.
— Представляешь, я со школьной скамьи не могу избавиться от сравнения, — лениво проговорила Яна. — Когда смотрю в небо, тут же вспоминаю небо из Льва Толстого, когда этот, ну как его… черт, вылетело из головы… на Б… смотрит в небо Аустерлица и его всякие откровения посещают. Мне кажется, что просто Толстой от безделья так часто валялся на своих Ясных Полянах, что слегка зарубился на этой теме. Я лично считаю, что это самые нудные места во всей книге, ну, после баталий, конечно.
— А самые интересные? — улыбнулся Игорь, щурясь от солнца.
— Фиг знает… — Яна приподнялась на локтях. — Я тут недавно пробовала перечитать… Скисла. Ну, пороки светского общества, ну, сплетни, ну, недалекость… Ну и что? Они же аристократы, лодыри, а не мыслители, чего на всех гнать-то? Вспомнила! Болконский! Болконский этот был самым настоящим упырем. Из всех кровь пил, а сам толком и не жил.
— А я в школе, когда мы проходили литру, больше всего удивлялся тому, что вроде ничего не понятно, а потом кто-то опозоренный или беременный, — ухмыльнулся Игорь. — И никак не мог взять в толк: если они расстались у калитки, то почему у всех родственников истерика, ее в монастырь ссылают, а его какой-нибудь кузен приглашает на дуэль?
— Н-да… — согласилась Яна, и они снова замолчали.
Игорь осторожно поглядывал на раскинувшуюся под солнцем девушку. Легкий терракотовый загар, тонкая шея, выступающие ключицы, прямые гладкие плечи, на узких, но крепких и соблазнительных бедрах виднеется белый след от купальника. Резкий, с выдающейся костью лобок, тонкие запястья и щиколотки, сильные икры… Все сложить — получается совершенство. Статуэточка, выточенная из красного дерева, гладенькая и изящная.
Статуэточка повернулась, и в ее глазах, неожиданно ставших хитрыми и слегка косыми, Игорь прочитал, что она знает о том, что он подглядывал и о чем думал. Они рванули друг к другу. Она упала ему на живот. Его обожгла ее кожа, от поцелуя по всему телу растекались мурашки, нежные волосы, пахнущие жасмином, закрывали солнце, небо, весь мир. Он не понимал, что делает… Игорь не соображал, где они сейчас и кто кого где в это мгновение ласкает, — он чувствовал все вместе, не по отдельности, не разбираясь, где эротические области, а где — так себе. До боли в висках, до слез в уголках зажмуренных глаз, до наплевать — видит их кто-нибудь или слышит… он лишь понимал, что не похоть, не секс, не тело — страсть из самой глубины души рвется наружу, выталкивая из него все пустое…
Шесть ведьм склонились над зеркалом.
— Ну и что? Это оно? — спросила Магда. — Единственная любовь?
Роза что-то невнятно пробурчала.
— Что? — переспросила Наташа.
— Откуда я знаю? — спокойно ответила Роза. — Так не понять.
— У него такая попка… — увлеченно заметила Настя, разглядывая, как ритмично сжимаются бедра Игоря.
— Отвали! — прикрикнула на нее Маша. — Ты еще маленькая! Мы не из праздного интереса на все это смотрим.
— Я тоже не из праздного, — обиделась Настя.
— А та, вторая? — поинтересовалась Грета, имея в виду Аню.
— Черт ее знает… — Наташа пожала плечами.
— А что вообще должно произойти? — настаивала Настя. — Ну, когда кто-то там окажется единственной любовью?
Все злобно на нее посмотрели. Никто не знал ответа на вопрос, поэтому Настя и вызвала общее раздражение. Каждая надеялась, что в конце концов произойдет что-нибудь очевидное, такое, что сразу станет ясно — они победили. Пока же ничего не случилось, и все нервничали, не уверенные в успехе.
— Да! — спохватилась Маша. — Настя, у нас для тебя поручение. Вот!
Она достала двойную рамку с настольными портретами. На одном была нарисована Маша, на другом — Наташа. Портреты были исполнены маслом, но поначалу казалось, что смотришь на чужое отражение в зеркале — настолько гладкими и живыми были лица.
