За годы службы в протоколе не помню, чтобы на международных мероприятиях выказывалось какое бы то ни было пренебрежение к личности Горбачева или Ельцина. Я видел это собственными глазами. Я участвовал в подготовке их зарубежных визитов, общался с чиновниками средней руки. Только однажды, когда в январе 1992 года я готовил первый визит Ельцина, они вдруг стали не так со мной разговаривать. Я только спросил: «Вы что, ребята, у нас ракет меньше стало? Россия — полномочная правопреемница СССР, и весь мир об этом знает». Недоразумение очень скоро разрешилось.
Ельцину обычно вспоминают несостоявшийся визит в Исландию в 1997 году и дирижирование оркестром в августе 1994-го в Германии. Об этом столько уже написано, я комментировать не буду. Скажу лишь одно: когда в Германии эта нештатная ситуация случилась, я рванулся президента остановить. И его охрана также среагировала. Но все остальные члены нашей делегации в это время аплодировали и показывали большой палец. Это его, конечно, раззадорило. Борис Николаевич — человек эмоциональный, а тут со всех сторон доносились приветствия. Я считаю, что нельзя постоянно подыгрывать государственному деятелю. Нужно честно говорить, что не так. И еще уметь хранить молчание. Если уж ты оказался рядом, ответственность лежит и на тебе тоже. Кстати, впоследствии оказалось, что некоторые из тех, кто поднимал большой палец, вовсе не одобряли поступка своего президента.
Я никогда не пытался никому польстить. Так было и когда я работал с Раисой Максимовной. Она говорила: давайте сделаем так. Я: нельзя. Она: ну вот, начинается. Все говорят — можно, а вы — нельзя.
Однако не стоит забывать, что начиная с 1996 года Ельцин был серьезно болен и часто неважно себя чувствовал. Был случай в Ташкенте, когда во время торжественной церемонии у него сильно закружилась голова. Хорошо, охрана подоспела. Но подобное бывало и со многими другими видными политиками. Маргарет Тэтчер однажды во время выступления чуть не потеряла сознание. Джордж Буш-старший в Японии во время приема упал головой в тарелку. У них тоже явно были какие-то сосудистые проблемы.
Франсуа Миттеран долгие годы тяжело болел. Когда мы готовились принимать у себя весь мир по случаю 50-летия Великой Победы, французские протоколисты честно нас предупредили, что их президент плох. Мы их успокоили: не волнуйтесь, надо будет — на руках будем носить. Тогда в Москву съехались делегации из 67 стран.
Во время торжественного приема во Дворце съездов, поскольку было слишком много желающих, для выступлений был установлен регламент пять — семь минут. Миттеран говорил 37 минут. Зал не шелохнулся, только протокольная служба поначалу дернулась, и даже Борис Николаевич, который тоже любит время держать, бровью не повел. Потом, когда вскоре по возвращении домой Франсуа Миттеран скончался, мы поняли, что он воспользовался моментом и попрощался со всеми.
Французские протоколисты всегда были очень жесткими, с ними трудно было договариваться. Но после визита Миттерана, когда мы сделали все, что в человеческих силах, чтобы обеспечить ему максимальный комфорт, когда мы делали для него максимально короткие проходы, в любую минуту находили стул, кресло, обеспечивали врачебную помощь, они очень высоко оценили нашу работу и по сегодняшний день относятся к нам с искренней признательностью.
Визиты готовятся порой не месяцы, а годы. Для того чтобы выйти на решение советско-китайских вопросов, связанных с пограничным урегулированием, состоялось 22 встречи на различных уровнях. Шаг за шагом, терпеливо переговорщики шли к тому, чтобы наконец появилось решение, устраивающее обе стороны. Вначале все насущные вопросы суммируются и начинается их проработка на уровне начальников региональных отделов, затем подключаются заместители министра иностранных дел и только потом встречаются министры.
В каждом конкретном случае нужно смотреть, по какому пути идти: по пути выявления общих интересов или разрешения разногласий. При этом стороны обязательно обмениваются мнениями относительно всех важнейших международных проблем.
По странному совпадению первый официальный визит у Горбачева был в 1985 году во Францию, и последняя его поездка за рубеж, уже в качестве президента СССР, тоже была во Францию. Сегодня совершенно очевидно, что уже в этой первой поездке было излишне много благостности и восторгов. За рубежом их вообще было значительно больше, чем дома. Здесь перемены тормозились. И хотя Горбачеву удалось освободиться от некоторых ретроградов и вывести их из состава ЦК, реформирование шло очень тяжело. А зарубежные поездки настраивали на другую волну и временами затрудняли анализ истинного положения вещей. То же позднее повторилось и в поездках Бориса Николаевича. На Западе оценивали перестройку, демократизацию страны только с точки зрения прав человека, сильная Россия никому не была нужна.
Но были и сдерживающие обстоятельства. Во время визита Горбачева советское посольство в Париже пикетировалось. Мы знали, что вокруг нашего здания стоят специально нанятые люди, видели, как им деньги давали за то, что они кричали что-то антисоветское. Все крутилось вокруг нескольких вопросов: Афганистан, диссиденты, права человека. Переговоры Горбачева с Франсуа Миттераном были очень длительными и тяжелыми. Правда, из графика мы не выбились и даже подписали довольно объемный пакет документов после того, как на переговорах наметился прорыв.
Жак Ширак был тогда мэром Парижа. Его выступление в мэрии с перечислением все тех же претензий Запада к Советскому Союзу мы восприняли как исключительно враждебное. Теперь, когда прошло время, стало очевидным, что ничего особенно обидного для нас он не сказал. Тем более что с Миттераном у нас к тому времени сложились вполне добрые отношения.
В 1989 году 6–7 октября мы были с Горбачевым на 40-летии ГДР в Берлине. Стену при нас, слава богу, не сносили, но принимали нашу делегацию с каким-то исступленным восторгом. Было даже не по себе: на трибуне стоял Хонеккер, а внизу шла толпа, скандировавшая: «Горби! Горби!» Люди тем самым отдавали дань нашей перестройке. Было очевидно, что перемены грядут, и очень скоро. Может быть, когда Михаил Сергеевич все это увидел, он еще раз удостоверился в том, что не стоит препятствовать объединению Германии. Другое дело, что мы не сумели защитить свои интересы, интересы нашей армии, которая там стояла. Каких-то обещаний не запротоколировали, поверили на слово. Точно так же немного позже, при обсуждении с Кравчуком и Шушкевичем, Ельцин поверил в их намерение жить в едином экономическом пространстве. О НАТО тогда вовсе никто не вспомнил, а уж тем более не было и речи о том, что какая-то из бывших советских республик будет туда вступать. А едва разойдясь, стали враждовать из-за каждого дома, каждой госдачи.
1989 год был очень активным: у нас было 11 визитов в 11 стран. Были и ответные визиты, но не всегда. Например, в том году мы посетили Кубу, нас принимал Фидель Кастро. Однако его ответный визит по целому ряду причин не состоялся.
В конце 80-х — начале 90-х годов нам нечем было поддержать наших друзей. Но и ориентировать их с самого начала на нашу помощь было безответственно. Я пять лет работал в нашем посольстве на Кубе, с 1975 по 1980 год, и хорошо знаю, какие добрые чувства испытывал к нам кубинский народ. Мы тогда пытались развивать их экономику по нашим трафаретам, и никаких успехов в том не достигли. Жизнь была тяжелой, многие кубинцы правдами и неправдами стремились перебраться в Америку. Но и у тогдашней Кубы было немало хорошего. В Советском Союзе я не видел таких больниц, какие понастроили там к 1980 году. Не видел таких школ. Когда у нас случился Чернобыль, кубинцы несколько раз брали к себе на лечение и реабилитацию по тысяче человек, пострадавших в результате аварии.
Визиты Горбачева в страны Восточной Европы главным образом приходились на съезды компартий и заседания стран Варшавского договора. Диалог с руководителями братских партий у Михаила Сергеевича не сложился. Его никто не понимал и не поддерживал, кроме Ярузельского, но в Польше тоже была тяжелая обстановка, уже началось движение «Солидарности», на политическом горизонте появился Лех Валенса. Общего, единого движения братских компартий навстречу переменам тогда не получилось.
