В 1991 году нас впервые пригласили на «семерку», которая проходила в Лондоне. Участвовать во встречах на высшем уровне, проводимых в таком формате, прежде нам не доводилось. Это было событие, мы к нему очень тщательно готовились. В соответствии с практикой того времени в Лондон полетела очень представительная делегация во главе с президентом СССР Михаилом Сергеевичем Горбачевым. Формула проведения «семерок» сложилась уже давно. Как правило, в ее заседаниях участвует «шерпа». Это слово часто применяется в международной практике последних лет, хотя взято оно из лексикона альпинистов. «Шерпа» — это тот, кто при восхождении несет на себе основной груз. Как правило, «шерпы» — министры финансов. Или премьер-министры. Прежде, бывало, приглашали министров иностранных дел, но теперь от этой практики отказались. В рамках этих встреч проводятся рабочие завтраки. Перед началом завтрака, в самый последний момент наш президент решил, что, помимо «шерпы», на завтраке должен присутствовать в недавнем прошлом секретарь ЦК, а на тот период помощник президента по экономическим вопросам Вадим Медведев. При этом Горбачев исходил из того, что стоит лишь попросить, и нам пойдут навстречу. При обычных двусторонних встречах в таких случаях мы сообщали об уточнении состава участников принимающей стороне, и проблем, как правило, не возникало. Но обычные правила не распространялись на схему проведения «семерок». Шеф протокола Министерства иностранных дел, опытнейший дипломат Владимир Иванович Чернышев доложил Горбачеву, что увеличить число участников невозможно. «Как это невозможно?! Договаривайтесь!».
Естественно, вышел конфуз. Когда мы приехали на завтрак вместе с Медведевым, нам категорически отказали: у нас все определено, рассчитано, столы накрыты, ничего не знаем и знать не хотим. А по окончании заседания «семерки» Горбачев в резкой форме заметил нам, что это протокольный провал. Основной удар пришелся на Чернышева, но и мне, конечно, досталось.
Когда я вспоминаю о командной работе за рубежом, мне приходит на память еще один случай. В один из последних визитов Горбачева в ФРГ, после переговоров состоялся обед, который в честь прибытия высокого гостя давал президент республики. Обед затянулся, и нам пришлось сдвинуть график отлета. Это был двусторонний визит, поэтому особого ущерба нанести другим мы не могли. Наши самолеты стояли в полной готовности уже за несколько часов до вылета, и службы Германии, естественно, давали нам коридор с определенным зазором, потому что в часы интенсивных полетов рисковать нельзя. Прием все длился. Тосты, разговоры. Один из основных помощников президента А. С. Черняев устал от застолья и под предлогом того, что ему нужно поработать, покинул зал, заявив, что едет в аэропорт. Мы попытались его отговорить. Хотя за рулем у него был немецкий шофер, все равно в пути могли возникнуть сложности, тем более что от Бонна ехать до аэропорта довольно далеко. Но Черняев сел в машину и уехал. С момента его отъезда прошло минут 15–20, обед закончился, и мы выехали в аэропорт. Поскольку наш кортеж, как это полагается, вела полиция, мы добрались до аэропорта очень быстро. С немецкой стороны нас провожали высокие официальные лица. Черняева в аэропорту не оказалось. А мобильных телефонов в ту пору не было, и получить о нем информацию мы не могли. Вначале пришлось задержать вылет. Но держать неопределенное время на плацу высокопоставленных хозяев было некорректно, тем более что авиационные службы аэропорта были мобилизованы для того, чтобы в ближайшее время подготовить к взлету наш самолет. Посовещавшись, мы приняли решение: я должен был остаться и вместе со службой охраны сделать все, чтобы найти Черняева, задержав вылет нашего резервного самолета. По существующим требованиям после взлета основного борта резервный самолет должен взлететь через 15 минут. Но мы не взлетели и через полчаса: машина была телефонизирована, и полиции вскоре удалось установить, что Черняев застрял в пробке. Его нашли, с помощью полицейского сопровождения вытащили из пробки и доставили в аэропорт спустя час после взлета основного самолета. Взбежав по трапу, он неожиданно для нас резко спросил: «Почему не улетели?» — и тут же заявил, что ему необходимо передать экстренное сообщение для информационных агентств о предварительных итогах встречи. В резервном самолете спецсвязи не было. Она всегда придается основному самолету. А потому сообщение, которое подготовил для информационных агентств помощник президента СССР, мы передали благодаря нашим пилотам, которые воспользовались для этого своими каналами связи.
Должен сказать, что особенно сложно организовать отлет гостей на представительных многосторонних встречах. Если вылет самолета задержится хотя бы на 15–20 минут, это непременно скажется на графике всех остальных и усугубит нагрузку, которая ложится на аэродромные службы. Мы всегда старались вылетать вовремя, без задержек. На наших глазах другие страны порой выбивались из графика, и тогда их с него снимали и ставили в хвост очереди. Это означало, что они могли улететь уже только тогда, когда появится окно, то есть не раньше чем часа через два после остальных.
Первый визит Б. Н. Ельцина на Запад был тяжелейшим. Мы полетели в Лондон. Я приступил к своим обязанностям в середине января 1992 года, а 30 января мы уже вылетели на краткую встречу с Мейджором, после которой тут же отправились в Нью-Йорк: Борис Николаевич присутствовал на заседании Совета Безопасности ООН, которое проходило 30–31 января. 1 февраля мы вылетели в Вашингтон на встречу с Бушем-старшим. Здесь Ельцин принял Билла Клинтона, кандидата на пост президента от демократической партии. На следующий день у нас была запланирована встреча с Малруни, и мы вылетели в Канаду. То есть за четыре дня провели четыре важнейших мероприятия. А уже 5–7 февраля должен был состояться государственный визит Бориса Николаевича во Францию. И поэтому 1 февраля, вернувшись из Канады, я срочно улетел в Париж готовить визит.
В течение 1992 года мы нанесли 15 визитов. Если умножить на два — я имею в виду подготовку — я успевал дома только сорочки менять. 1992 год мы закончили визитом в Китай. В декабре нас принимал в Пекине Цзян Цзэминь. Кстати, российский президент среди прочего подарил ему тогда вышедшую в издательстве «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей» биографию великого учителя Китая Конфуция, которую написал известный отечественный китаевед Владимир Малявин.
С легендой современной истории Китая Дэн Сяопином президенту СССР М. С. Горбачеву довелось встречаться в 1989 году, во время его первой поездки в Китай. В это время там бушевали страсти: на площади Тяньаньмэнь сидели студенты, которые выступали против репрессий и требовали всяческих свобод. Мы были там 15–18 мая. Площадь была обнесена мешками с песком. Нас даже возили кружными путями, хотя мы жили в резиденции, которая в переводе на русский называется «Хижина рыбака», а оттуда до площади полчаса пешком. Кое-кто из нашей делегации туда, конечно, ходил. Китайцы, узнав, что повстречались с русскими, были очень дружелюбны: мол, русские и китайцы братья навек.
Наши отношения с Китаем прошли немало тяжелых испытаний. Во времена Хрущева мы сильно испортили отношения с Мао Цзэдуном, которого еще и обозвали «библиотекарем». Это был серьезный просчет: Мао Цзэдун был руководителем, который пользовался огромным авторитетом внутри страны, он прошел через гражданскую войну, победил в ней, возглавил огромное государство. У нас были серьезные разногласия. Хрущевская оттепель не воспринималась китайской стороной, а нам не по нраву было то, что делалось у них. Но в конечном счете китайцы многое у себя поменяли. После Мао Цзэдуна появился Дэн Сяопин, выдающийся государственный деятель, потом Цзян Цзэминь, уникальный политик, интереснейший и образованнейший человек, прекрасно знающий русскую и китайскую поэзию, играющий на многих музыкальных инструментах. Великолепно разбираясь в экономике, он создал свободные экономические зоны, то есть его по праву можно назвать автором шанхайского чуда.
