– «Гефсиманские врата» выйдут на экран только через полгода, и я отверг все предложенные Тео сценарии. Он просто пытается надавить на меня. Не паникуй! У меня есть пьеса, словно созданная для тебя. Стоит Тео ее увидеть, и он оставит все эти глупости насчет твоего перехода на другую студию.

Тео был немедленно забыт.

– А что это? Историческая драма? Хорошая роль?

– Комедия, – пояснил Видал и, услышав ошеломленный возглас, широко улыбнулся. – Не волнуйся. Ты вполне справишься с ролью. Пора расправить крылышки и попробовать свои силы в другом амплуа.

– Тео никогда не согласится, – в отчаянии пробормотала она. – Он видит во мне только роковую женщину, а не комедийную актрису.

– Ты настоящаяактриса, – резко возразил Видал. – И можешь стать такой, какой пожелаешь.

– Я хочу лишь быть с тобой.

– И будешь, через несколько часов.

– Но я хочу быть с тобой всегда, – с внезапной грустью шепнула она, страстно пытаясь объяснить, что больше всего на свете мечтает быть его женой.

– Я люблю тебя, – сказал Видал, зная, что не смеет задать Валентине вопрос, который она так жаждала слышать. – Приготовься столкнуться с огромной толпой. На премьеру соберется весь мир, и все будут стремиться увидеть только тебя.

Валентина медленно положила трубку. Помнится, она свято верила, что никогда не попросит большего, чем может дать Видал. Но сейчас, когда их взаимная любовь росла и крепла с каждым днем, казалось просто невероятным, что он все еще женат на ком-то другом. На женщине, которую он не любит, которая не разделяет его страсти к работе. На женщине, о которой он никогда не упоминал.

Девушка начала одеваться. Сегодня она обедала с Лейлой в ресторане отеля «Беверли-Хиллз». Она уже давно выехала из отеля и теперь жила в длинном одноэтажном доме с пологой крышей, вдали от нагромождения фешенебельных особняков. Она любила уединение и не имела ни малейшего желания быть частью модной компании и посещать бесконечные вечеринки и сборища. Кроме того, удаленность дома позволяла сравнительно легко встречаться с Видалом без лишних свидетелей.

Однако сегодня отель был явно неподходящим местом для обеда, поскольку все только и говорили о ее дебюте. Они ушли рано, и Лейла, измученная теми же сомнениями и страхами, что терзали Валентину, с радостью согласилась поехать с ней на побережье и немного посидеть на пустынном пляже.

– Ты, случайно, не знаешь, что стряслось с миссис Ракоши, Лейла? – спросила она, подтянув к подбородку колени и наблюдая, как огромные буруны с шумом накатывают на мокрый песок, оставляя клочья белой пены.

Лейла пожала плечами.

– Ничего стоящего внимания, – ответила она, ловко запуская в море камешек.

– Она больна, Лейла, – нахмурившись, объяснила Валентина. – И уже давно. Поэтому и проводит столько времени вдали от Голливуда.

– Может быть, у нее туберкулез? – задумчиво протянула Лейла. – Насколько я знаю, это единственная болезнь, при которой люди вынуждены подолгу жить в Швейцарии. Именно туда так часто ездит миссис Ракоши, не правда ли?

– Да, кажется. Впрочем, я не уверена.

Валентина подхватила горсть песка и начала медленно пропускать его сквозь пальцы. Если у Карианы действительно туберкулез, это вполне объясняет нежелание Видала говорить о ее болезни. Однако туберкулез излечим. И когда Кариана поправится, Видал попросит развода и им не придется скрываться, постоянно опасаясь разоблачения.

Чем дольше она размышляла над этим, тем больше убеждалась в правоте Лейлы. Многие люди по-прежнему считали туберкулез постыдной болезнью, и если бы Кариана решила лечиться в американском горном санатории, это немедленно стало бы общим достоянием. Швейцария же, помимо лучших докторов в мире, гарантирует еще и полную секретность.

Лейла сочувственно смотрела на подругу. Со времени съемок «Королевы-воительницы» они оставались добрыми друзьями, и Лейла была единственной, кто знал об истинных отношениях между Видалом и Валентиной.

– Видал намеревается подать на развод? – нерешительно спросила она.

Валентина судорожно стиснула колени руками.

– Нет.

Лейла прикусила губу, прекрасно сознавая проблемы, о которых Валентина, очевидно, пока не успела подумать.

– Так больше продолжаться не может, – тихо сказала она. – Конечно, адюльтер в этом городе не редкость, но все сходит с рук до тех пор, пока не станет известным публике. Тогда наступает конец любой карьере. Даже такой блестящей, как у Видала.

Валентина почувствовала укол тревоги. Если бы любовь к Видалу означала закат собственного блестящего будущего, она ни о чем не пожалела бы. Главное в ее жизни – Видал. Ей просто не приходило в голову, что карьера Видала тоже может потерпеть крах, если их любовь станет достоянием гласности.

– Это смешно! – резко бросила Валентина. – Здесь, в Голливуде, каждый день женятся и разводятся сотни людей.

– Ну да, дорогая, но при этом все делается по закону. Никто не бросает вызов обществу. Они обращаются в суд.

– Ну да, а потом снова женятся и снова разводятся. Видал и я… мы не из таких. Никто из нас не собирается искать чего-то на стороне. Мы всегда будем вместе.

– Но не в Голливуде, если вы не женаты, – недовольно пробормотала Лейла.

Остаток дня Валентина раздумывала над словами подруги. Одеваясь на премьеру, она продолжала перебирать в памяти разговор и не могла не признать, что Лейла сказала чистую правду. Не понадобилось много времени, чтобы понять лицемерие мира, в котором ей приходилось теперь жить. Здесь дозволялось все – наркотики, алкоголизм, измена, разврат, гомосексуализм. Обитатели страны грез увлеченно предавались любому пороку, при том условии, конечно, что правда стараниями репортеров светской хроники не дойдет до членов многочисленных женских клубов Библейского края [17]. И тогда входил в силу проклятый параграф, набранный мелким шрифтом, который мог за день-другой «погасить» блеск любой звезды.

Валентина оглядывала себя в трельяж туалетного столика. Волосы забраны в узел на затылке, оттеняя бледность лица. Платье из серебряной парчи с глубоким вырезом, доходящим на спине почти до талии, чувственно льнет к телу. Сегодня нет места мрачным мыслям! Сегодня решающий вечер в ее жизни!

Видал в белом галстуке и черном фраке безупречного покроя стоял на пороге: высокий, стройный, с мощными широкими плечами и ленивой грацией хищного зверя.

Валентина, вырвавшись от Элли, так и не успевшей застегнуть молнию у нее на платье, подбежала к нему.

– Ты чудесно выглядишь, Видал. Совсем как аристократ в одном из фильмов Сесила де Милла.

Видал поймал ее и крепко прижал к себе.

– Я и есть аристократ, – сухо сообщил он. – И при желании мог бы поставить перед своим именем с десяток вполне законных титулов.

Валентина вспомнила его портсигар с бриллиантом и выгравированным гербом.

– Почему же ты не сделаешь этого? – удивилась она. – Американцы любят титулы.

– Потому что давно и бесповоротно порвал с той жизнью и не имею ни малейшего желания тащить остатки былого величия с собой в настоящее.

Валентина прижалась к Видалу. Он постоянно изумлял ее. Порой она задавалась вопросом, действительно ли знает о нем хоть что-то.

– Мне все равно, принц ты или крестьянин. Я тебя люблю, – прошептала она, сияя полными невыразимой любви глазами.

– В таком случае, возможно, Элли согласится оставить нас наедине на несколько минут.

– Но я не готова, – в ужасе запротестовала Валентина. – Волосы опять растрепались, и платье даже не застегнуто.

– Это очень важно, – с серьезным видом настаивал он. Мгновенно охваченная паникой Валентина резко вскинулась. Неужели Тео по-прежнему желает передать ее «Метро-Голдвин-Мейер»?

Видал слегка подняв брови, кивнул Элли, и та поспешно вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

– Тео не соглашается, чтобы я снималась в комедии? Ему не понравилась моя игра в фильме «Женщина в алом»?..