Когда на Коннемару спускается темнота, я смотрю на светящиеся окошки домиков, стоящих высоко в горах, и гадаю, сколько старинных историй, появившихся на заре человечества, расскажут у очагов, пока торф не превратится в белую золу.

Ей было лет восемнадцать. Высокая, стройная, с красивыми босыми ногами. Царапина, начинавшаяся у правого колена, тонкой полоской шла до щиколотки. Цвет царапины совпадал с цветом алой юбки. Ноги девушки почернели от морской слизи. Она стояла на выступе скалы, сжимая в руке длинные примитивные грабли, которыми отрывала от края лагуны большие пучки водорослей. Мокрая груда этих растений лежала возле нее, доходя почти до талии.

Девушка была родом из той части Коннемары, где Атлантический океан, протискиваясь меж высоких гор, то расширяется, то снова сужается и образует широкие голубые лагуны. Коричневая бахрома морских водорослей обременила воду, и та бессильно лизала скалы. Мужчины в этой части мира долбят твердую землю лопатой, словно ломом, а девушки спускаются к краю моря и на широких плечах несут корзины с водорослями. Ими они удобряют непреклонную почву…

Когда я уселся на скале рядом и зажег трубку, она не обратила на меня внимания. Кричали кроншнепы, чайки вычерчивали низкие круги, а солнце немилосердно жгло.

Я не назвал бы ее красивой, но она производила потрясающее впечатление тем, что не сознавала собственной половой принадлежности. В двадцати четырех часах пути от Лондона я видел перед собой примитивную женщину, примитивнее Евы: та наверняка была умудренной личностью. Эта ирландка понятия не имела, что создана по той же модели, что и Елена Прекрасная. Ей и в голову не приходило, что она может быть красивой, потому что традиции ее племени, уходящие в незапамятные времена, гласили: мужчине, за которого она выйдет замуж, нужна не красота, а сила в бедрах, плечах и руках, а также способность носить корзины с водорослями с берега на картофельное поле.

Я смотрел на нее и думал: интересно, в какой исторический период женщины стали тщеславными?

Художники часто пишут женщин, глядящих на свое отражение в воде, причесывающих длинные красивые волосы, находящих эстетическое наслаждение в собственной красоте. Но верно ли это? Верила ли женщина в то, что она красива, пока мужчина не оторвался от своего картофельного участка и не написал ей несколько стихов? Наверняка тогда и начались все неприятности. До того времени женщина, подумал я, глядя на ирландку, была просто работницей, нечесаной, немытой, лишенной тщеславия, не думавшей, что годится на что-то другое, и все потому, что не было мужчины, который сказал бы ей об этом! Возможно, красота женщины — сравнительно недавнее открытие!

Девушка подхватывала большие куски водорослей и плюхала их на соленую кучу. Спутанные волосы то и дело падали ей на глаза, и она откидывала их рукой. Ей никогда не хотелось того, ради чего ее сестры (отделенные от нее физически несколькими горами, а на самом деле — многими столетиями) жертвуют своим пищеварением и спокойствием духа.

Эти красивые ноги никогда не знали или не хотели знать прикосновение шелка. Судя по волосам, расчески у нее никогда не было. Возможно, и себя она никогда не видела, за исключением некоторых частей тела, случайно отразившихся в неподвижной воде пруда возле моря. Ни разу полностью не мылась.

Несмотря на все это, девушка была привлекательна. На нее приятно было смотреть. Если бы мог, я написал бы ее портрет или изваял бы в мраморе — вот такой, сильной, стоящей у моря на скользкой скале, с мускулистыми ногами и грубыми ступнями дикарки. Затем она, возможно, почувствовав мой интерес, обратила на меня огромные и пустые темные глаза. Она не была хорошенькой, но легко могла бы стать красивой.

Я размышлял сразу над несколькими вопросами, покуда любовался великолепными, ловкими движениями ее рук, ритмично подхватывающих водоросли и швыряющих их на кучу. В отличие от других женщин, ей не дано узнать романтических отношений. В сельских областях мужчины женятся не по любви. Они женятся на земле или на коровах, или на овцах, или на картофельных участках, расположенных рядом с их собственными участками, и это кажется им лучшим приданым. В сельской Ирландии есть убеждение, что женитьба по любви приносит несчастье. У шотландцев бытует присловье: «Лишенный любви, как ирландец».

Но допустим, что какой-то человек из другого мира влюбится в нее, человек, который бежит от неестественности цивилизованных женщин, человек, которому придутся по душе ее примитивность и величественное невежество… Что тогда будет с ней? Возможно, он отвезет ее в город и попытается приспособить к своему образу жизни? Из Коннемары на Керзон-стрит?

В ее внешности были изящество, характерное для всех крестьян Коннемары, и странное благородство. Тоже типичная черта здешних мужчин и женщин. Она выглядела породистее большинства женщин в фешенебельном отеле Лондона или Парижа. Интересно, как бы она выглядела, приняв ванну и надев модное парижское платье?

И такие девушки входят в современный мир. В своих кроваво-красных юбках они поднимаются на эмигрантские корабли, рыдая и всхлипывая, и с невероятной скоростью приспосабливаются к американской жизни…

Девушка наполнила корзину до краев и, слегка наклонив плечо, быстрым движением руки перекинула ее за спину. Ступая, словно козочка по острым камням, она спустилась на землю.

Я увидел ее позже за белым домиком. Она разговаривала с пожилой женщиной, стоявшей за половинчатой дверью.

— Можно мне вас сфотографировать? — спросил я. Она взглянула на меня своими большими испанскими глазами, оперлась подбородком о плечо и застенчиво покраснела. Я и сам смутился. Она потеряла свою королевскую повадку и превратилась в глупую деревенскую девицу. Я спросил ее имя, и она снова поглупела и покачала головой, словно шестилетняя девочка.

— Ее зовут Грания, — сказала старуха.

— Вы жили в городах? — спросил я у женщины.

— Да. Я была горничной у лорда X.

— А Грания бывала в городе?

— Нет.

— Ей никогда не хотелось шелковых чулок, кино, губной помады, пудры и сигарет?

Женщина согнулась от смеха.

— Ты слышала, Грания? — спросила она.

— Да, — ответила девушка и тоже рассмеялась.

Она избавилась от застенчивости и стала серьезной.

Большие туманные глаза ее уставились на меня.

— Грания, — сказал я, — у вас имя, как у королевы. Что бы вы сделали, будь у вас шиллинг?

Она подумала с минуту, опустила глаза и снова подняла взгляд. Прошептала что-то по-ирландски.

— Она говорит, — перевела женщина, — что купила бы передник.

— Голубой, как небо? — спросил я.

— Да, — ответила Грания по-английски. (О Грания! А я-то думал, что у тебя ни капли тщеславия!)

Я протянул ей шиллинг. Она медленно приблизилась, восхищенная, как ребенок, и взяла монету пальцами, стылыми от морской воды.

Наступила торжественная пауза.

— Ни к чему врать, — серьезно сказала женщина. — На этот шиллинг она купит не передник. Но, — она важно взглянула на меня, — она бы его купила, если бы это был шиллинг и шесть пенсов.

Грания покраснела и взяла еще шесть пенсов. После чего мы все прыснули со смеху.

— Я приду как-нибудь еще, Грания, и посмотрю на вас, когда вы будете стоять у моря в своей красной юбке и в голубом переднике. Вы будет похожи на королеву из сказки…

— Да, — сказала женщина, — и если ты будешь хорошей девушкой, джентльмен возьмет тебя с собой, Грания…

Мы снова расхохотались и попрощались…

Я повернулся на повороте дороги и увидел, что Грания стоит на стене, ветер играет ее спутанными волосами. Она смотрела мне вслед и махала на прощание смуглой рукой.

Однокомнатный домик стоит на холме в миле от дороги. В домике живут мужчина, женщина и восемь детей. Следующий домик, что редкость в этом районе, находится в трех милях отсюда, а ближайший магазин — в десяти. Это задворки Коннемары. Семья связана с миром людей только через веру в Бога, иначе бы она потерялась, как горная овца без пастуха.