Портной сконфуженно взглянул на него:

— Извините, милорд, я не понимаю, что вы сказали…

Английский Кеннета был почти безупречен, но его арабский акцент заставлял многих в недоумении поднимать брови.

Хепри скрипнул зубами и произнес фразу так отчетливо, как только мог:

— Снимите их. Брюки мне тесны.

Стоя перед ним, портной заломил руки:

— Я прошу простить, милорд. Боюсь, придется прислать моего нового помощника, чтобы он как следует снял ваши мерки.

— Пришлите женщину. Женщины знают, как правильно снимать мерки. Поверьте мне, — прорычал Хепри.

Суетившийся вокруг него Фландерс застыл от ужаса. Перед смертью дед Кеннета составил для него подробную инструкцию по соблюдению правил приличия. Он надеялся, что это поможет его внуку быстрее освоиться в английском обществе. Однако этого, увы, не произошло.

— Не надо женщины, милорд. Люди из вашего благородного окружения придут от этого в ужас.

Вечно надо оглядываться на всех этих пэров и других аристократов, которые смотрят на него свысока, потому что он, по их мнению, приехал из варварской страны.

Кеннет взглянул на портного, который снимал с него брюки, сверху вниз:

— Брюки не подходят по длине для моих ног.

— Помните, милорд, не следует говорить «нога» или упоминать любую другую часть тела, — инструктировал его Фландерс. — В благовоспитанном обществе, конечно. Правильно сказать «конечность».

Всегда подсказывают ему, как говорить, что сказать. Кеннет взорвался:

— Если уж речь пошла о ногах, то почему же стол у меня в столовой покрыт скатертью? Ножки стола украшены ручной резьбой, разве ее не следует показывать?

Голос Фландерса дрогнул:

— Потому что известно, что… вид ножки стола… возбуждает мужчин. Их не показывают.

Боже милостивый! Английские джентльмены приходят в возбуждение от вида изогнутой ножки стола?

Ох уж эта странная западноевропейская культура! Униженный месяцами подсказок, поучений и инструкций, Кеннет большими шагами пересек гардеробную и вошел в соседнюю гостиную, обитую шелковыми обоями и обставленную лакированной мебелью в викторианском стиле. Нагнувшись, он стал разглядывать бюро из атласного дерева.

За спиной слышался обеспокоенный голос назойливо следующего за ним по пятам Фландерса:

— Извините, милорд, но что вы делаете?

— Изучаю ножки бюро. — Он выпрямился. — Странно, но это меня вовсе не возбуждает.

Подавив гримасу неудовольствия, Хепри вернулся в гардеробную, готовый терпеть новые муки. В комнату важно вошел юный помощник повара. Кеннет почувствовал досаду. Его повар-француз готовил жирные сливочные соусы, которые его желудок плохо переваривал. Но было принято пользоваться услугами дорогого повара, и поэтому в доме Кеннета по высокой рекомендации появился Помера, нанятый лично его кузеном Виктором.

— Извините, милорд, но шеф-повар хотел бы узнать, что вы предпочитаете сегодня на ужин: цыпленка или мясо?

Кеннет встретился взглядом с Фландерсом.

— Скажите ему, что я желаю… куриные грудки.

Фландерс поморщился.

— Да. Замечательные, мясистые белые грудки. Я очень хочу грудки. Чем они больше, тем лучше.

Не поняв скабрезности слов герцога, поваренок кивнул и вышел.

Кеннет стоял в своей роскошной гардеробной и размышлял. Вся его жизнь теперь была регламентирована — у него был дворецкий, чтобы открывать дверь, горничная, чтобы разжигать камин, слуга, чтобы подавать кофе в постель… А повар вдобавок обеспечивал ему несварение желудка.

Портной вынул длинный шнурок.

— С вашего разрешения я еще раз сниму мерки, милорд.

Пришлось подчиниться. Кеннет стянул рубашку и остался только в шелковом белье. Он вытянул руки, чувствуя себя ужасно глупо. Портной протянул шнурок от верхнего завитка волос у него под подбородком до запястья. Никакого уважения. Все напоказ.

— И все-таки это следует делать женщине, — упрямо возразил он. — Я знаю одну, вполне подходящую.

Мыслями он перенесся в шатры египетской пустыни, где мужчине было позволено получать удовольствие, снисходительно разрешая женщине раздевать его. Бадра. Он вспомнил ее темные глаза, сверкавшие, как яркие звезды на темном бархате ночного неба. У него заколотилось сердце, когда он вспомнил, как играли лучи солнца на ее лице. Грациозное покачивание ее бедер, заставлявшее мужчин оборачиваться, когда она проходила мимо. Тот поцелуи в холодном свете луны…

Он почувствовал возбуждение.

Кеннет взглянул вниз. Его набухший член покачивался в такт его мыслям.

«Бадра, — говорил он. — О, да, да, да — мы очень, очень ее хотим». — Как непослушное дитя, он не хотел подчиняться.

Фландерс от ужаса чуть не упал в обморок. Его розовощекое личико выражало глубокое потрясение.

— О Боже, — сказал портной слабым голосом, закрывая лицо руками. — Теперь я понимаю, что те брюки никогда не подошли бы вам.

Кеннет смерил его холодным взглядом.

— А что полагается по протоколу в подобном случае?

Не дожидаясь ответа, он повелительно взмахнул рукой.

— Вон! Все вон! Пришлите мне камердинера с подходящей одеждой, черт побери! Отдайте этому человеку мой старый костюм, и пусть он снимет мерки с него!

Все стремительно, как свора побитых собак, выбежали из комнаты. Кеннет рухнул на ковер и уселся, скрестив ноги, как бедуин. Закрыв глаза, он стал глубоко дышать, чтобы успокоиться. С того времени, как умер его дед, в нем накопилось столько усталости. И роскошная французская еда, которую готовил его повар, не помогала. В продолжение последних двух месяцев он очень хорошо понял одну особенность: хозяин этого роскошного жилища имел очень много утомительных и непонятных ему обязанностей.

Через несколько минут раздался стук в дверь. Хепри велел войти и открыл один глаз. Робко вошел его новый камердинер с одеждой в руках.

— Прошу прощения, милорд, с вами все в порядке?

— Я люблю сидеть на полу, — спокойно сказал Кеннет.

Кровь прилила к лицу камердинера. Кеннет встал.

— Вы новый лакей, Хопкинс, верно?

— Да, милорд.

— Только не надо снимать с меня мерку, и все будет хорошо, — пробормотал Кеннет. Молодой человек ответил нерешительной улыбкой.

Всегда интересовавшийся происхождением слуг, Кеннет задал Хопкинсу несколько вопросов и выяснил, что камердинер вырос в большой семье в Ист-Энде. Он без умолку трещал о своих родных, пока подбирал разбросанную по полу одежду и предложил Кеннету чистую рубашку. Герцог встал, снова повернувшись к большому золоченому зеркалу, вмонтированному в стену гардеробной, и вытянул руки таким образом, чтобы Хопкинс смог надеть на него рубашку.

— Какой странный знак, милорд.

Кеннет взглянул на свое правое плечо. Небольшого размера голубая татуировка изображала готовую к нападению змею. Он благоговейно дотронулся до нее и отдернул руку, как будто обжегшись.

— Я никогда не видел ничего подобного. Что она обозначает?

— Это знак моего прошлого, — коротко ответил Кеннет.

В глазах Хопкинса горело жадное любопытство, когда он надевал на герцога белую накрахмаленную рубашку.

— Вашего прошлого в Египте? Я кое-что слышал об этом. Вы жили в египетском племени воинов? — Даже после года жизни в Англии Кеннет чувствовал стеснение от твердого накрахмаленного воротничка рубашки, который сейчас расправлял Хопкинс на его шее.

Знакомая боль стиснула его сердце. Внезапно он вспомнил совет Фландерса, который сейчас оказался очень кстати. Не фамильярничать со слугами.

— Помогите мне надеть рубашку, Хопкинс. Вам платят не за то, чтобы вы задавали вопросы, — резко сказал Кеннет.

В зеркале он встретился глазами с лакеем.

Хопкинс поперхнулся.

— Извините… извините меня, — сказал он, заикаясь.

Кеннет почувствовал укол совести, когда увидел выражение глаз молодого человека. Хопкинс, по-видимому, боялся быть уволенным за допущенную бестактность. Но Кеннет ведь сам был виноват в том, что слуга осмелился задавать вопросы. Привыкшему к небрежной фамильярности Хамсинов, Кеннету трудно было приспосабливаться к чопорным правилам английского высшего общества. Но он должен был сдерживать свое природное дружелюбие.