– Да кому он нужен? – удивлялась мама. – Никто из нас не будет в нем жить.

Но бабушка качала головой и мудро улыбалась.

Мне, конечно, тоже жаль оставлять ее одну, но когда я узнала, что бабушка не станет продавать дом, так обрадовалась! Каждое лето родители привозили меня сюда, и я была счастлива. Если бы меня спросили, где бы мне хотелось жить, я не задумываясь ответила бы: в этом доме, укрытом вишневыми деревьями, в саду с горой золотого песка у забора, где с тихим стуком падают яблоки, где о чем-то шелестит старая груша и георгины тянут гордые шапки цветов к солнцу.

Можно заблудиться в подсолнухах или делать прически зеленым кукурузным початкам. Можно валяться на траве у колодца, наблюдая за стрекозами или за тем, как по двору бегают пушистые комочки-цыплята. Можно до изнеможения качаться на качелях, играть с собакой, помогать кошке растить выводок котят, а по вечерам слушать, как поет сверчок в углу у печки.

Зимой мне часто снились дом и лето.

Маленькой я считала этот мир своим, принадлежавшим мне одной. Я думала, что он неизменен, что он будет таким всегда – зеленым, солнечным и ярким. Но умер дед, а потом погиб наш старый пес. И бабушка осталась совсем одна. А я почему-то перестала видеть дом во сне.

Вообще с той поры с моими снами не все в порядке.

Наверное, я слишком эмоциональна.

С возрастом пройдет... Возможно.

А пока Егор от безделья донимал меня разговорами, и я мечтала только об одном – уехать поскорее домой. Хотя жаль было оставлять бабушку.

А потом, перед отъездом, позвонила моя подруга Ольга.

– Ваня умер, – с трудом разобрала я сквозь рыдания.

Мы с Ваней шли по пустому шоссе, гладкому и скучному. Я – слева, он – справа. Дорога уходила идеально прямой лентой за горизонт, хотя горизонта здесь не было и быть не могло. Однако уходила. И нам надо было торопиться. Это я знала, а потому время от времени поторапливала своего спутника. Шли мы налегке: только у него гитара в чехле за спиной, вот и все. Остальное все осталось там...

Я время от времени посматривала по сторонам, искала укрытие, мало ли... Но выгоревшая мертвая степь не оставляла надежды.

Главное – успеть до темноты.

То, что темнота наступит, я знала, хотя здесь не было солнца, а бесцветный тусклый свет трудно назвать дневным. Но все-таки.

Ваня все больше молчал и выглядел растерянным, что неудивительно. А мне было тревожно.

Маленькая белая церквушка появилась неожиданно. Выросла прямо на дороге. Точнее, шоссе упиралось в нее, словно в конечный пункт.

Мы успели.

У входа нас ждал маленький старичок-священник в поношенной рясе. Он взглянул на меня благосклонно, благословил нас, а потом увел его, оставив меня одну.

Он не давал мне указаний, не предостерегал, не просил, но мы оба – он и я – не нуждались в объяснениях.

Я была проводником, а стала сторожем. Кроме меня – некому.

И сразу стало так спокойно! Тревога ушла, ведь я точно знала, что надо делать.

То, от чего я защищала Ваню, в церковь проникнуть не могло. Но оно будет искать брешь, это мне известно. Значит, я должна опередить. А еще лучше, напасть первой.

Я не думала, скорее чувствовала, шла по возможному следу, как охотничья собака. Проверила все углы и закоулки. Бреши не было. В то же время я ее ощущала, у меня трепетали ноздри, когда я обходила церковь, обшаривала стены, реагировала на всякое движение воздуха.

Что-то внутри меня подсказывало – ищи сквозняк...

А потом снова появился священник и отвел меня в маленькую пристройку. Крохотная комнатушка, можно сказать чулан. У стены кровать, в изножии – сундук, вот и все убранство.

– Будь здесь, пока не рассветет, – сказал священник.

Я села на сундук и уставилась на плотную занавеску на окне напротив. Чулан я еще не проверяла. Подсобное помещение... вот именно! Подсобное! Если есть брешь, то она именно тут.

Я сидела неподвижно и смотрела. Ждала.

Темнота все не наступала. Оставалось достаточно светло, чтоб различить малейшие изменения или нечаянное чужеродное движение.

Дождалась. Плотная ткань занавески чуть заметно колыхнулась и стала наливаться темнотой. Порыв ветра отбросил угол занавески, ткань пошла смоляными волнами.

И тогда я, не раздумывая, протянула руки вперед, сцепила пальцы и вывернула ладонями наружу. Никто не учил меня. Просто я знала, что смогу, и все.

Занавеска вздулась черным пузырем и потянулась ко мне. Внутри меня, где-то на уровне груди, под ребрами, возникла горячая покалывающая пустота, она расширилась, подступила к горлу, побежала по плечами, рукам, достигла ладоней и вырвалась наружу. Нет, я ничего не увидела. Никаких светящихся потоков, ничего такого. Но оно, то, что ломилось сквозь брешь, остановилось. Замерло, опомнилось, попыталось пробить защиту. Мы столкнулись, я напряглась так, что зазвенела каждая клетка моего тела. Оно попятилось. Огрызнулось напоследок, всхлипнув, сорвало занавеску и вместе с ней буквально всосалось в невидимую щель.

Я подошла к окну, проверяя, все ли запечатано. Лазейка исчезла.

Так же как и тьма – она рассеялась.

Я поняла – пора!

Мы вышли на шоссе втроем. Батюшка провожал Ваню.

Шоссе снова тянулось вперед, правда, теперь оно не упиралось в мнимый горизонт, а исчезало в золотистой дымке.

– Ну, прощай, – сказала я, – дальше ты сам.

Ваня улыбался каким-то своим мыслям. Ни страха, ни растерянности на его лице. Он был готов к дороге.

Он пожал мне руку, священник снова благословил его.

И вот Ваня уже шагал в сторону золотистого тумана. А я еще подумала: неужели и здесь встает солнце?

Я долго смотрела вслед уходящему Ване.

– Хорошая работа, – сказал священник.

– Почему я?

– Ты проводник. Так уж вышло...

Открыла глаза и уставилась в потолок. Сон еще не отпустил, я никак не могла сообразить, где нахожусь. И только повернув голову и взглянув на окно, вспомнила: дома!

Уф!

Опять!

Кошмар какой!

От страха и безысходности я расплакалась. Как назло, штора на окне то ли от сквозняка, то ли еще от чего начала вздуваться пузырем, прямо как во сне. Ну это уж слишком!

Я вскочила, схватила подушку и запустила в окно:

– Сгинь! Пропади!

Подушка ударила в стекло и шлепнулась на пол. Штора опала, а из-под нее с подоконника мне под ноги выкатился черный камешек, гладкий, в форме яйца.

– Это еще что такое? – я подняла камень, посмотрела. – Нет, это уже ни в какие рамки не лезет! Камни в окна закидывать! Вот поймаю этих стрелков, уши оборву! – пообещала я самой себе.

Отодвинула штору, выглянула, но, естественно, под окнами никого не было. Убежали! Но как же они добросили камень до седьмого этажа? И как он вообще мог влететь в окно, если даже форточка закрыта?

Я повертела камешек в руках, хотела было выбросить, но передумала. Сунула в ящик стола.

Может, попытаться еще поспать? Ведь такая рань. Но как теперь уснуть?

Часы показывали без четверти шесть. Я снова легла, предварительно раздвинув шторы, чтобы было не так страшно. Но уснуть не удалось. Я думала о Ване.

Ну почему, почему он мне приснился? Ведь я даже на похоронах не была. Специально не пошла, потому что мертвецов боюсь. И вообще. Я же почти его не знала.

Он был на два года старше. Встречались пару раз в общих компаниях, перебрасывались словами. Он писал песни, пел под гитару, мечтал о своей группе. Мы, его приятели и приятельницы, слушали. Что еще? Да, в него была влюблена моя подруга.

Вот и все. А потом он умер. И не болел почти. Как-то так, сразу. Неожиданно. Забрали на «Скорой» в больницу и не спасли. Врачи сказали – рак. Ему едва исполнилось шестнадцать.

Он умер и уходил, а я почему-то шла вместе с ним.

Почему? До сих пор я была самой обычной девчонкой. Училась в школе, общалась с друзьями, даже влюблялась пару раз. Все как и у всех.