Это исследование виднейших психиатров и криминологов, написанное в конце прошлого века, в советское время находилось под строжайшим запретом, потому что в корне противоречило социалистической концепции, утверждающей, что преступления порождены исключительно социальными условиями, а все теории естественного происхождения преступности объявлялись античеловеческими.

Чезаре Ломброзо (1836—1909), будучи основоположником антропологической концепции причин преступности, настаивал на ее природных корнях: «Преступник — это атавистическое существо, которое воспроизводит в своей личности яростные инстинкты первобытного человечества и низших животных».

Ломброзо разработал таблицу признаков прирожденного преступника — таких черт физического облика, по которым можно с большой степенью уверенности говорить о преступной предрасположенности индивида.

Естественно, что теория Ломброзо была непереносима для представителей высших эшелонов большевистской власти, где подавляющее большинство могло бы служить живой иллюстрацией к этой теории.

Возвращаясь непосредственно к нашей теме, можно сказать, что преступления женской любви — это действительно преступления больших капризных детей, которые непременно хотят иметь полюбившуюся игрушку, не соизмеряя свои желания ни с подлинной ценностью этой игрушки, ни с той — подчас трагической и кровавой — ценой, которую нужно заплатить за обладание ею. Ну, а возникающие препятствия они сметают с дороги о пять-таки с непосредственностью избалованных и жестоких детей.

А детство, как известно, отражает все стадии эволюции человечества.

Чем менее развита личность, тем более она подвластна первобытным влечениям, основу которых составляет любовная страсть. Как и всякая страсть, она обладает способностью к трансформации, подчас в свою противоположность.

От любви до ненависти — один шаг.

Что делает кровавой мысль женщины?

Зависть, ревность, мстительность, корысть — этот стандартный набор побудительных мотивов (кроме тех, которые характерны для преступлений любви) в женском аспекте имеет свою специфическую окраску.

К примеру, зависть мужчины избирает своими объектами чужое богатство, чужой успех, чужой талант, то есть личностные качества, по крайней мере, гораздо чаще, чем сугубо природные. Если Сальери завидовал таланту Моцарта, то было бы нелепо предположить, что он может терзаться завистью, предположим, к прямизне его ног.

У женщины же зависть к прямизне ног другой женщины или к форме ее груди — явление вполне естественное. То же можно сказать и о зависти к общественному положению или богатству. Это,— в отличие от мужской,— не зависть добытчика, охотника к своему более удачливому собрату; в конце концов, удача — дама ветреная: сегодня она улыбается одному, а завтра другому... Нет, женская зависть — это зависть невостребованного товара к востребованному, и здесь уже ни удача, ни личные усилия не изменят существующего положения, потому что никогда кривые ноги не станут прямыми, а мощная челюсть с лошадиными зубами никогда не придаст ее обладательнице пикантной надменности Клаудии Шиффер.

Главное достояние женщины — ее внешность.

Внешность в первую очередь является источником женских забот, женского счастья, или женской ущербности, питающей ее ненависть. Да, иная кикимора может возместить свою внешнюю убогость деньгами родителей и купить себе вполне престижного мужа, но если в ней есть хоть капля здравого смысла, она всегда будет мучиться мыслью о том, что ее муж при исполнении так называемых супружеских обязанностей, совершает героическое усилие в борьбе со своей природой и, конечно же, не упустит случая перебить на стороне вкус этого гнилого яблочка.

У мужчин подобное встречается крайне редко и носит название «злобность горбуна».

Женщина должна быть востребована, и главное условие этого — ее привлекательность. Отсутствие же ее легко делает кровавыми ее мысли.

Ущербность порождает комплекс неполноценности, а следовательно — муки ревности, которая считается криминологами одним из основных мотивов преступных деяний.

У женщины пробуждается ненависть к счастливой сопернице, к изменившему ей мужчине и вообще ко всем, на ком, как ей кажется, лежит печать счастья и благополучия.

Даже в простых и легко объяснимых корыстныхпобуждениях многих женщин прослеживается, наряду со стремлением отобрать чужие ценности — завистливая и ревнивая ненависть к их обладателям. И здесь тоже присутствует элемент бунта физической неполноценности как предполагаемой изначальной причины бедности похитительницы, толкнувшей ее на преступление.

Женские преступления ненависти, как и преступления любви, имеют одну и ту же корневую основу — чувственность, возведенную в принцип мировосприятия.

Ущербность всегда излучает волны ненависти, а женская ущербность, которая — в отличие от мужской никогда не бывает мнимой, так как основана на реальном отражении в зеркале — это взрывное устройство невероятной силы...

1882 год. Париж. Это зловещее дело, вошедшее в историю криминалистики, началось с того, что сорокадвухлетняя старая дева Элоди Менетре случайно потеряна свою комнатную собачку по кличке Риголо.

Она уже несколько дней бродила по улицам своего квартала в поисках пропавшего любимца. Проходя по бульвару Гаусманн, мадемуазель Менетре обратила внимание на вывеску скромного обувного магазина и вспомнила, что собиралась купить себе пару новых башмаков. Она вошла в магазин. За прилавком стояла увядшая женщина со страдальческой улыбкой на тонких, иссушенных губах, как выяснилось, владелица магазина.

Когда мадемуазель Менетре примеряла башмаки, она случайно бросила взгляд на окно и увидела проходящую по тротуару даму с собачкой, весьма напоминавшей ее пропавшего Риголо. Наскоро переобувшись, она выбежала на улицу, но дамы с собачкой уже нигде не было видно.

Вернувшись в магазин, Элоди Менетре выбрала себе башмаки, заплатила за них и, конечно же, поделилась с хозяйкой постигшей ее бедой. Хозяйка в ответ качала головой и сочувственно восклицала: «Бедная собачка!» Так они познакомились.