Клервиль шагнула к Розальбе, хозяйке поместья.

— У меня текут слюнки, когда я смотрю на эту сучку,— заявила она, ощупывая ее ягодицы и груди,— А таких ангелочков,— повернулась она к девочкам,— я не видела за всю свою жизнь. Вот стерва! — взглянула она на меня, поглаживая Изабеллу — Ты выбрала самую лучшую; представляю, как ты насладилась ночью! Ну что, милые подруги, вы доверяете мне руководить церемонией?

— Конечно, разве можно поручить это ответственное дело кому-нибудь другому?

— Тогда я предлагаю следующее: одна за другой мы будем удаляться со всем этим семейством и готовить материал для предстоящих утех.

— Может быть, возьмем с собой кого-нибудь из мужчин? — спросила Боргезе. 

— Для начала не надо никаких мужчин, мы привлечем их на следующем этапе.

Я не знаю, что творили мои подруги, и расскажу только о своих развлечениях с четверкой несчастных. Я выпорола мать, которую держали дочери, потом то же самое проделала с одной из девочек, заставив других лобзать свою родительницу; я исколола иглами все груди, покусана всем клиторы, пощекотала их язычком и в довершение сломала мизинец на правой руке у каждой. Когда же они вернулись после бесед с моими подругами, я их не узнала: они были все в крови.

Предварительные упражнения закончились, и мы поставили перед собой своих рыдающих жертв.

— Вот как вы апатите за нашу доброту,— всхлипывали они,— за все, что мы дня вас сделали.

Безутешная мать прижата к себе дочерей; они прильнули к ней, орошая слезами ее грудь; и все четверо составляли трогательную, хватающую за сердце картину безмерной печали. Но, как вам известно, невозможно растопить мое сердце, равно как и сердца моих подруг; чужое горе еще сильнее разжигает мою ярость, и по нашим бедрам поползли ручейки липкого нектара.

— Пора переходить к совокуплению,— скомандовала Клервиль,— поэтому развяжите им руки.

С этими словами она швырнула Розальбу на кровать и приказала младшей дочери готовить лакейские члены. Побуждаемая розгами, бедняжка начала массировать, целовать, сосать органы наших помощников и скоро привела их в прекрасное состояние. После матери все четверо совокупились с дочерьми, и, несмотря на строгий запрет, Агостино пролил свое семя во влагалище Изабеллы.

— Не огорчайся, мальчик,— сказала Клервиль, завладев поникшим членом,— через три минуты ты будешь бодренький, как и прежде.

Вслед за тем пришел черед задниц; содомия началась с матери, а дочери один за другим вводили фаллосы в ее анус; потом ту же услугу она оказывала своим девочкам. Роже, как обладателю самого внушительного атрибута из четверых, доверили лишить невинности юную Изабеллу, и он едва не разорвал ее пополам; тем временем мы извергались все трое, предоставив вагины для поцелуев девочек, а задницы — для мужских органов. Следующим потерял над собой контроль Ванини, покоренный восхитительным задом Эрнезиллы, и при помощи Клервиль, непревзойденной в искусстве поднимать опавшие члены, юноша быстро обрел такую твердость, словно постился не менее шести недель.

Наконец начались настоящие развлечения. Клервиль пришла в голову идея привязать девочек к нашим телам и заставить несчастную мать пытать их. Я потребовала себе Эрнезиллу. Матильду соединили с Клервиль, Изабеллу — Боргезе. Однако лакеям пришлось довольно долго повозиться. чтобы добиться повиновения Розальбы. Попробуйте сами изнасиловать Природу и вынудить мать бить, терзать, рвать на куски тело, жечь, кусать собственных детей. Как бы то ни было, в конечном счете мы насладились жестоким удовольствием, лаская и целуя злосчастных девочек, привязанных к нам, которых истязала их мать.

Затем мы перешли к более серьезным играм: привязав синьору Розальбу к столбу, мы под дулом пистолета заставили каждую дочь колоть иглой материнскую грудь, и, представьте, они кололи — отчаянно и исступленно. Когда они утомились, настал черед матери — ей предстояло втыкать кинжал а раскрытые вагины дочерей, для чего пришлось пощекотать ей ягодицы острыми стилетами. Все четверо приближались к тому состоянию, когда из каждой поры сочится сладостный, захватывающий дух ужаса, который порождается преступлениями похоти и который могут оценить только богатые натуры. И мы, изнемогая от усталости и от наслаждения, неистово совокуплялись и любовались жутким состоянием наших жертв, а Роже, которому не досталось женщины, чтобы насадить ее на вертел, яростно отхаживал несчастных, сплетенных в один клубок страданий и боли, плетью с тяжелыми железными наконечниками.

— Вот так, вот так, черт меня побери, разрази гром мои потроха! — приговаривала Клервиль, и глаза ее источали безумие, вожделение и страсть к убийству,— Давайте убивать, истреблять, давайте допьяна напьемся их слезами! Как долго я ждала этой минуты, как хочу я услышать их предсмертные крики, хочу пить и пить их проклятую кровь. Я хочу сожрать их плоть, наполнить свои потроха их паршивой плотью...

Так ликовала блудница, одной рукой вонзая кинжал в тела жертв, другой массируя себе клитор. Мы последовали ее примеру, и жуткие пронзительные стоны гимном вознеслись в небо.

— Ах, Жюльетта,— простонала Клервиль, без сил повиснув на мне,— ах, радость моя, как сладостно злодейство, как потрясает оно чувствительные души!

И протяжный вой Боргезе, которая начала извергаться как Мессалина, ускорил нашу эякуляцию и оргазм наших лакеев.

Когда буря утихла, мы стали проверять результаты своих преступлений, но, увы, эти твари уже испустили дух, и жестокая смерть украла у нас удовольствие продолжить пытки. Не удовлетворившись бойней, мы не остывшими от крови руками ограбили дом, потом спалили его. Бывают в жизни моменты, когда нет никакой возможности утолить страсть к злодеяниям, когда самые чудовищные, самые мерзкие поступки только подливают масла в огонь [16]».

                                                                                       МАРКИЗ ДЕ САД. Жюльетта

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Корни женского садизма нужно искать либо в нимфомании, порожденной сексуальными излишествами, либо, наоборот, в недоразвитой чувственности, стимулирующей себя подобным допингом, но в любом случае он основывается на мятеже ведомого против ведущего, который либо не смог установить истинный порядок вещей, либо не востребовал его.

И есть еще одна причина, в принципе побочная, но разве не знаем мы великое множество случаев, когда побочные причины вдруг становятся главными? — способная пролить свет на спрятанные под землей переплетения корней проблемы. Эту причину сформулировал Ницше в одном из своих афоризмов: «Сами женщины, позади своего личного тщеславия, носят в себе безличное презрение — к «женщине».

Это презрение к женскому началу, к женскому естеству и в себе, и в других можно было наблюдать в ярчайших вспышках женского садизма во времена французских и российских революций, когда женщины-активистки, щеголяющие в мужском (чаще всего — военном) платье проявляли какую-то нечеловеческую, фантастическую жестокость, прежде всего свидетельствующую о нарушениях их половой функции.

Таких женщин описывал и Чарлз Диккенс в своей «Повести о двух городах», посвященной французской революции, и Федор Гладков, и Алексей Толстой, и Александр Солженицын — с разных, подчас диаметрально противоположных позиций, но в их образах «революционных» женщин неизменно прочитывалась сексуальная извращенность в той или иной форме. А чего стоит женщина из свиты преддомкома Швондера в «Собачьем сердце» Булгакова!

И вообще давно уже подмечено безусловными авторитетами человеческого интеллекта, что если женщина стремится в чисто мужские сферы деятельности — в революцию, в войну, в науку или политику — с «женщиной» внутри ее не все в порядке...

Здесь же, пожалуй, нужно искать еще один исток женского садизма — некрофилию.

Это стремление к смерти, к разрушению, которое Фрейд определил термином «Танатос», в женском варианте имеет свои характерные особенности.